Куликовская битва: За Победу, за Любовь, за Храм - Люди и Судьбы - Город на Купавне-реке - Старая Купавна Каталог статей

3 МАЯ - ЗВОНОК. «АЛЛЁ, МАША? МАША, ЭТО КУЛИКОВ, НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ, Я ВСЁ НАПИСАЛ, ПРИЕЗЖАЙТЕ, ПОГОВОРИМ, НАДО ДО 9 МАЯ УСПЕТЬ». ПОЧЕМУ ДО 9 МАЯ? ОН ЛОЖИТСЯ В ГОСПИТАЛЬ ПОСЛЕ ПРАЗДНИКОВ, НО ДЕЛО НЕ ТОЛЬКО В ЭТОМ. ОН - ВЕТЕРАН.

Он - участник одного из самых страшных и великих событий мировой истории - сталинградской битвы. 9 мая для него - не просто день памяти, это день воспоминаний, как будто всё было вчера: когда он заново проживает те жесточайшие годы. Когда вся жизнь сжимается до четырёх лет, без преодоления которых не было бы самой жизни. И ответ на любой вопрос - о детстве и старости, о школе и работе, о семье и обществе, о вере и храме – неизменно по одному ему известному, выстраданному, пути возвращается к хронике военных времён. И эти воспоминания пропитаны такой любовью к жизни и такой верой в победу в любых обстоятельствах, что не возникает ни малейшего сомнения в его словах: «Я могу всё! Нет ничего, чего я не могу».

Еду в старый дом за мостом. Николай Сергеевич встречает у ворот, провожает во двор. «Вот, хозяйство наше, смотрите - огород свой, здесь картошка растёт. Уже посадили. Дети посадили, я-то больше ничего такого делать не могу!» - «А на зиму хватат?» - «Хва-атает! Ещё и сыну мешок даю!»

Солнце клонится к закату, мы садимся за стол под навесом, и через пару минут появляются нарядные чашки, чайник, вафельный торт, конфеты - невестка хозяина нас угощает и рассказывает: «Эти чашки Николаю Сергеевичу с супругой на серебряную свадьбу подарили - они старинные, да, папа? Этот дом столько торжеств помнит! Здесь и родители Николая Сергеевича всю жизнь прожили, и сам он тут родился, и жену сюда привёл, а теперь и мы, их дети, с ним живём». Рядом на столе - кипа бумаг «Вот, смотри, что я тебе даю, - говорит ветеран, - это мои воспоминания, забирай всё!» С удивлением спрашиваю: «Я сделаю копии и верну бумаги Вам?» - «Нет, что ты! Мне ничего не надо, у меня же всё о-о-от где! - снял кепку и похлопал себя по голове. - Главное, чтобы люди помнили и дети знали!»

Незадолго до июня 1941 года бабушка мне сказала: «Скоро будет война. Но ты, Николай, не бойся, тебя не убьют!» Я тогда лишь отмахнулся - какая война? Год назад окончил школу. Ходил туда, но это вовсе не значит, что учился - так, с тройки на тройку переползал. Авторитетов никаких у меня не было, из интересов - только мяч погонять. Прибегу домой из школы, брошу портфель, и к приятелям - в футбол играть! Бабушка вослед кричит: «Коля, поешь! Ты хоть хлебушка возьми!», а я - «Неее!», и бегом к ребятам, до коров только, иначе трёпку получишь. У нас-то скотины не было, но мы следили, когда стадо поведут, чтобы самим не позже дома быть, спать ложиться - с этим очень строго!

Родился я в 23-ем году. Отец - убеждённый коммунист, мать - ни то и не сё: а когда ей? Она на фабрике работала, по хозяйству успевала, да ещё за детьми - а было нас семеро! С нами жила бабушка, папина мама. Она у нас была очень божественная! Оказывала большое влияние, и нас, детей, всех крестили.

После школы пошёл я работать на завод в Монино - клепальщиком в самолётном цехе. И вот, бабушкины слова сбылись - вскоре началась война. Собрал нас всех начальник цеха и спросил, кто желает добровольно идти на фронт. Я вызвался, хотя мне ещё восемнадцати не было. Пришёл домой, сказал, что ухожу добровольцем. Мать плакала, семья даже отговорить меня пыталась. Старший брат Андрей говорит; «Не дело ты затеял, я - старший, я должен идти». А я объясняю, что слово дал - меня же уже записали! На работе сказали: одежду взять на месяц, отпустили домой, только чтобы собраться, и на следующий день на фронт отправили - на Украину. Там мы ремонтировали боевые самолёты, и служил я почти год, причём всё было свободно - на побывку домой отпускали. Во время одного из таких отпусков я в комсомол вступил. А в 42-м году, когда у меня уже возраст призывной был, в Старой Купавне формировали эшелон комсомольцев, и в 19 лет я оказался под Сталинградом. Много нас, купавинских, туда отправили.

И вот тут я - да и весь эшелон, тысяч четырнадцать нас, наверное, было на пути к Волге - пережил большую неприятность. Во-первых, немцы нас разбомбили по дороге в Камышин (областной город под Сталинградом (прим.ред.), были потери, к тому же нам пришлось дальше идти пешком, а это дней семь пути. Во-вторых, когда мы пришли, случилось следующее. Нас встретили, дали команду окопаться, а потом собрали на площади. Пришёл офицер, капитан, и рассказал, что есть приказ Сталина №227 «Ни шагу назад!»: согласно этому постановлению изменники получают расстрел. Вывели на середину площади солдата, а он такой же, как и я - невысокого роста. Капитан зачитал обвинение: солдат сделал в правую руку самострел, чтобы не воевать, что приравнивается к измене. И тут же, на наших глазах, офицер привёл приговор в исполнение. Вот это, наверное, был самый страшный для меня момент за всю войну... Но, несмотря на это, я как-то веру в победу сохранял.

Вера в победу была у нас всегда. И не просто вера, а незыблемая уверенность. Я, например, просто не верил, что Гитлер может победить. Почему? Да потому что я сам добровольно на фронт ушёл. Девушки семнадцатилетние добровольно ушли - радистки, лётчицы, снайперы, связистки! Все делали всё ради победы!

Мне дали ручной пулемёт, задание было - отсекать пехоту от танков, что мы и делали с Сергеем - другом моим, вторым номером. Он мне помогал, подавал патроны. Вдвоём нам было веселей. Но однажды как-то даже я сказал сам в себе: «Очень тяжело!» Ночи вообще не было, без конца стрельба. Немцы тысячи ракет пускали: одна летит, за ней - вторая, за второй - третья. Преимущество у них было огромное, и мы это видели. Да, я понимал, что немцы уж очень хорошо подготовились, но я всё равно не верил, что они смогут нас победить. И бабушка мне сказала, что меня не убьют - бабушка меня охраняла, куда уж больше!

А сколько со мной случаев было! Вот, однажды сидим мы в окопе, и мне второй номер говорит: «Давай, Николай, вперёд продвинемся, там место удобнее». Я отвечаю: «Да не надо, лучше останемся!» А там блиндаж был, куда он меня тянул, вижу - как раз солдат с котелком пошёл в него за ужином. Только мы с другом поговорили, решили на месте остаться - выстрел. Прямое попадание в блиндаж! Вот как...

Или ещё случай. Лежим в окопе, затихло всё, как будто и не воюет никто. Я вылезаю (смеется), ага! Немцы - они от нас в километре - идут! С котелками. Так вот почему тихо-то - обед у них! Война войной, а у них всё по расписанию. Только я подумал - выстрел с той стороны. В песок. Да такой щелчок сильный, резкий. Стреляли в меня, а попали в песок. Не задели, ничего! Я - прыг обратно. Ответную очередь по ним не дал - они обедают, им помешаешь (смеется), так они ещё хуже сделают! Когда обед, нельзя стрелять, но и сам рот не разевай, галок не считай.

Но всё-таки меня на войне два раза ранило. В одну и ту же ногу! Первый раз из-под Сталинграда меня отправили в Казань лечиться. И, прямо скажу, лечили нас после ранений долго. Уж пишу там, в воспоминаниях, что четыре-пятъ месяцев. Мне стыдно признаваться, а ведь лежал я, на самом деле, месяцев шесть, а, может, и восемь.

Когда лечение моё окончилось, присвоили мне звание сержанта, наградили медалью «За отвагу» и отправили на 1-й Украинский фронт. Это уже 43-й или 44-й год.

Дали задание - организовать интернациональный взвод из тридцати человек: собрать узбеков, казахов, азербайджанцев. Вообще-то, взводом командует офицер, а я - старший сержант, но меня заставили. К тому же я окончил школу инструкторов снайперского дела. Я же снайпер - хорошо стрелял, готовили нас здорово! Так вот, когда я взвод собрал, нужно было научить солдат обращаться с гранатой. А сам её так боялся! Меня трясло, просто колотило! Но положение безвыходное. И знаю же, что поражения не может быть - фаната поражает только на 5 метров - знаю, но бросать - ужас, как страшно. Самой боли я не боялся: нам уколы делали, спинномозговые, боль утихала. А вот смерти... Даже не знаю, боялся я её или нет. И сейчас не знаю. Но гранаты боялся! Вдруг под ноги упадёт - и готов! Она же сразу взрывается, через секунды какие-то. И до сих пор вспоминаю азербайджанца моего, младшего сержанта - я всё к нему обращался, он мне очень помогал. Взвод-то слабоват был: узбеки, казахи - они воины плохие. Только азербайджанец хорош был...

После второго ранения я опять долго лечился, а потом мне предложили учёбу на офицера в Канске. Служба тяжёлая очень была, а нога болела сильно. Проучился я, может, год или меньше и пошёл всё-таки к врачу. Комиссовали меня, как нестроевика, и Серёгу, друга моего, тоже комиссовали. Но его домой, а меня - нет: говорят, будешь нам помогать. Я работал и как снабженец, и почту секретную возил. Потом понял, что всё-таки военным не хочу быть: у меня осёдлый образ жизни, а тут ездить надо, по гарнизонам мотаться...

В общем, вернулся я, в конце концов, в Старую Купавну. Выжил. А бабушки не стало во время войны. Сестра сообщала мне в письмах, что пустила квартирантов, но я так и не понял, кого. Еду домой, захожу - в шинели, а больше и нет у меня с собой ничего, абсолютно ничего! Гол как сокол. Захожу: молодая красивая девчонка полы моет. Спрашиваю: «Ты кто?» «А я - говорит, - Нина, Зоина сестра». (Зоя у нас в магазине работала.). И я ей: «Я пойду тебя провожать. Выходи за меня замуж». Грубовато как-то, сразу, так и сказал «поженимся». Мы совсем не знакомы были, но я так, прямо с ходу ей - «давай поженимся»! А она мне: «Нет, я Яшку жду!» А я знал Яшку - сосед её, она до войны, оказывается, с ним гуляла. Но не как сейчас - раньше строго всё было, очень строго: гуляли они просто, он её провожал. Ну, вот она полы домыла, и я спрашиваю: «Проводить-то тебя можно?» Она мне - можно. Прихожу к ним в дом и матери её говорю: «Я вашу дочь замуж беру». Мать отвечает: «Хорошо!». Я говорю: «Хорошо-то хорошо, да она не хочет! Говорит, Яшку будет ждать». Мать кричит: «Васю-юха!!» Отец приходит, и мать ему сообщает: Николай, мол, замуж дочь берёт, а она не хочет. Ну,отец дочь так отругал! «Мы Николая знаем, мы с его матерью вместе работаем, и даже не думай, выходи за него, и всё!» Она в слёзы. Ну, я на второй день к ним пришёл, на третий пришёл, так и стал ходить. Месяц не прошёл - поженились.

Жена в этот дом пришла. Отец её нам постель принёс - не как сейчас, когда всё пышет, а так, обычный мешок. Начали мы вместе жить. И называл я её Нина Васильевна - по имени и отчеству. Где бы мы ни были, куда бы ни ходили, что бы ни делали - только Нина Васильевна. Мы на «ты» с ней были, но я её звал только Нина Васильевна, а она меня - Николай Сергеевич. Так и умерла - Нина Васильевна. Цветы ей не дарил - я их никогда не любил. А любила ли она, даже не знаю. Теперь, вот, на кладбище ей цветы ношу...

Двух сыновей мы родили. Венчались, конечно, но не сразу. Она была девушка такая богомольная! А я - комсомолец. Но она меня в церковь всё-таки затащила: я начал с ней ходить, и вот почему. Был случай, уже после войны. Работал я на сборе металлолома. Начальник сказал мне лезть наверх, принимать всё, что собирают - это здоровые, тяжёлые чурки. Оказался я рядом с подъёмным краном. Он зацепил груз, поднял чуть выше моей головы, и вдруг груз сорвался прямо перед моим носом - ещё два сантиметра, и головы бы не было! Он опять приподнял, и груз второй раз сорвался. А я так и стою на том же месте, как вкопанный... Вот тут я задумался.

Вскоре выпал мне случай причаститься. До этого никогда не причащался, а тут - не то приехал священник, не то всё время служил, не знаю. Но помню, в Монино это было, на улице даже, а не в храме - люди все идут, причащаются, ну и я подхожу к священнику. И вдруг он меня спрашивает, у Чаши прямо: «Что Вас заставило пойти ко Причастию?» А я ведь даже не исповедовался, я же вообще ничего не знал - ни о церкви, ни о Таинствах, ни о порядках, ну, просто-все идут, и я тоже. А он увидел меня и вопрос задал. Я ему рассказал, что случилось, что ещё чуть-чуть и убило бы меня! И батюшка причастил, даже без исповеди. Вот так я и начал в храм ходить. Но... не сказать, чтобы мне понравилось. Тяжело это было. Во-первых, далеко идти - церквей-то не было, мы в Монино ходили. А во-вторых, она-то веровала крепко, Нина Васильевна моя, а я... Потом уж крепко, может, ещё крепче, чем она!

Детей мы сразу крестили. И, кстати, на работе все знали, что мы венчались, детей крестили, что в храм ходим. Но я никаких притеснений из-за веры никогда не испытывал. Да и какие притеснения! Я же самый главный уже был на фабрике, в каждую дырку затычка! Потом даже депутатом стал - вот энергии у меня было!

Свято-Троицкий храм, 1967 г.В 90-ом году я, будучи депутатом, по просьбе жителей организовал православную общину. И как-то мне знакомый рассказал, что в Бисерово - а там был закрытый храм - женщины выхлопотали церковь. «Ты же - говорит, - депутат, съезди в Москву, выхлопочи нам нашу церковь, Свято-Троицкую». Ну, я поехал. Согласовать-то всё удалось, и мне очень помогали местные власти. Но надо понимать, как тогда выглядел храм! На первом этаже - гастроном, булочная, спортивный комплекс, на втором - буфет, кафе, танцевальный зал для посёлка! На третьем - гостиница! Вернуть храм было очень сложно, просто невозможно! Надо же было найти помещения магазинам, спортзалу и другим - в этом была самая большая сложность. Но самую большую поддержку я получал от Нины Васильевны: она делила со мной все эти хлопоты. А потом мы вместе с ней ходили в наш храм.