Василий томился желанием. Да-да, самым настоящим желанием ВЫПИТЬ. Это же надо - четыре месяца ни капли во рту!
Во время автомобильной аварии Василий сломал плечо и ему наложили гипсовый корсет. Причём руку задрали так, что теперь получалось, будто он отдаёт фашистское приветствие, а чтобы рука не упала, её подперли палкой, и все это вместе взятое обмазали гипсом. И вот уже четыре месяца сидит Василий, как рак-отшельник, в своей скорлупе: ни тебе полежать, ни тебе посидеть путём не может, не говоря о том, чтобы выйти на улицу погулять. Правда, один раз он вышел, так в тот же момент сбежалась вся детвора, чтобы посмотреть на живой памятник проклятому фашизму. Нет уж, увольте, больше за порог ни ногой!
А сколько раз просил жену: «Нюр, а Нюр! Ну возьми хоть чекушку, ведь всё равно идёшь в магазин!» На что жена резонно отвечала: «Из-за чего ты сидишь в своём панцире, как черепаха? Всё из-за неё, проклятой, из-за водки. Я эти четыре месяца хоть свет увидела, да тебя тверёзого. Ни в жизнь не возьму, и не проси!» Время шло томительно нудно, мелькали дни, как близнецы, похожие друг на друга. Приближался праздник - День Советской Армии. Однажды, закончив уборку на кухне, Анюта позвала Василия: «Вась, смотри-ка, целая банка яблочного варенья пропадает, совсем засахарилась, может, сделаешь себе бражку к празднику, не выбрасывать же добро».
Василию такая мысль очень пришлась по душе. В банку добавили воды, положили дрожжей, завязали тряпочкой и убрали. «Это же сколько ждать мне, - размышлял Васька, - наверное, долго, а что если вместо тряпки заверчу-ка я банку крышкой, чтобы воздух не выходил, все будет быстрее». Подумал и сделал.
Шло время. Василия одолевало нетерпение, а до праздника оставалось два дня. Накануне жена была на работе, а силы ожидания совсем покинули его. «Я немного попробую, совсем чуть-чуть, и опять поставлю на место, она и не заметит», - сказал сам себе Василий. Принёс на кухню банку, крутил, вертел крышку, но открыть не мог. Тогда его осенило: «Зажму-ка я её между ног и постучу слегка молоточком, она и пойдет». Зажал, постучал, - ни с места. Постучал сильнее - тот же результат. Стукнул ещё сильней и банка РВАНУЛА.
Василий сидел с закрытыми глазами, бровь саднило, по щеке текло что-то тёплое. А в это время в дверной замок вставили ключ и дверь открылась. Пришла с работы жена. Пока она раздевалась в прихожей, Васька открыл глаза. Ну и картину он увидал: все стены и потолок были увешаны яблочными шкурками и жёлтой пеной браги. Вошедшая в кухню жена обомлела. Первым делом она кинула свой взгляд на Ваську: «Кто это тебя так, да в чём ты весь. Господи, кровищи-то...» Увидав у Василия зажатую между ног банку, а в руке молоток, она понемногу стала понимать - в чём дело.
Ох, тут и пошла свистопляска. И весь остаток дня Нюрка скоблила потолок и стены, Васька скоблил свой гипсовый панцирь, залитый кровью и брагой. Осколок разбившейся крышки здорово рассёк ему бровь, кровь еле уняли, назревал здоровенный синяк. «Как завтра к врачу поедешь, подумал ты?» - ворчала Нюрка.
Наутро, поднявшись пораньше, стал мужик наводить марафет, но синяк был такой, что скрыть его было невозможно. Подъехала «скорая», и он отправился на приём. Как всегда, ожидающих было много. Василий старался держаться в сторонке, все больше отворачивался. Медсестра, выглянув из кабинета, позвала его: «Проходите, пожалуйста». Василий вошёл. Врач Яков Моисеевич, мельком взглянув на него, указал на стул, затем, внимательно взглянув на пациента, в недоумении замер: «Что это с вами, Василий Степанович?» Пришлось рассказывать. Смеялись все: врач, медсестра, больной за ширмой. Не до смеха было только Ваське.
