Людмила Михайлевская

 О ТОМ, КАКИЕ ВЫВОДЫ МОЖНО СДЕЛАТЬ

ИЗ ОБЫКНОВЕННОЙ ДВОРОВОЙ ДРАКИ

 На саднящей коленке уже образовалась коричневатая корочка. Мучительно хотелось её отодрать, ещё сердце жгла страшная обида на весь мир, на двор, на Митьку из пятой квартиры, которого баба Аня иначе, как «убивец» не называла. Но Колька был отходчивым, а потому мысли его потихоньку собирались вокруг совсем другого дела.

Собственно драку прекратил молодцеватый майор. Сначала он звонкой затрещиной «вырубил» Митьку, а потом встряхнул как следует задыхающегося от ярости Кольку, которого за мелкий рост дразнили во дворе Малым. Широкой, как лопата, ладонью майор ловко повернул мальчишку к себе лицом и зычным голосом сказал:

– Отставить сопли!

Колька, сопя, провёл по лицу рукавом, а майор снова изрёк:

– Отставить рукав! Нос надо вытирать платком.

В его обширной ладони появился похожий на простыню громадный платок с голубой каймой, и Колькино лицо утонуло в лазоревых его волнах, от которых пахло сухим табаком. Закончив операцию по «очистке» территории, майор глянул на Кольку весёлыми с зеленцой глазами и одобрительно сказал:

– А сдаваться не надо. Последнее это дело – падать духом. Но в ближнем бою...

По мере того, как он учил Кольку премудростям ближнего боя, набычившийся паренёк обмякал. В глазах взамен злости появилось то хитровато-лукавое выражение, без которого не бывает дворового пацана лет этак девяти.

– Дядь, а ты с войны? – спросил Колька.

– С неё самой, – коротко бросил майор. – Вот, заехал поглядеть, как ты тут дерёшься.

И он потрепал вихрастую Колькину голову.

Колькин двор находился возле вокзала маленького степного городка. Несколько белёных двухэтажных домов по восемь квартир в каждом, да ещё сараи, сгруппированные в каре. В центре двора, на длинных верёвках хозяйки сушили бельё, а потому мелюзге жизни не было никакой. Зимой здесь дули ледяные бесснежные ветры, весной буйно цвели акации, а к июню трава выгорала до желтизны, и с этого времени в воздухе постоянно чувствовался горьковатый запах полыни, приправленный пылью.

Шла война. Мимо вокзала день и ночь стучали на перегонах поезда. Где-то там, на западе, судя по тому, как городок заполнялся эвакуированными и ранеными, стране приходилось туго. Но Колька воспринимал всё это, как может воспринимать десятилетний мальчишка. Тем временем майор присел на лавочку у подъезда и стал разминать в пальцах папиросу:

– Да, насчёт друзей, – повернулся он к Кольке. – Запомни: друг нужен только настоящий. Кого попало в друзья не бери. Таких гони в шею. А не дала судьба друга – лучше один будь. Одному трудно, конечно, зато никто не предаст.

И на его скулах заходили желваки. Он помолчал, потом внимательно посмотрел на Кольку и спросил:

– Ты лучше вот что скажи мне. Где-то здесь, недалеко от вокзала, жила раньше учительница одна, немецкий преподавала. Друг мой с фронта просил ей кое-что передать.

– Может, это наша соседка? Ну, то есть мы у неё живём. Это здесь рядом. Идёмте, я покажу.

И они направились к подъезду. По тому как соседка посмотрела на майора, Колька понял, что они незнакомы. Тот повернулся к мальчику:

– Слушай, друг, пойди- ка прогуляйся, а мы пока потолкуем.

На улицу майор вышел нескоро. Остановившись в дверях, он достал из портсигара папиросу, задумавшись, долго держал её в руках, а потом, так и не закурив, сунул папиросу в карман и поднял на Кольку глаза:

– Ну бывай, друг, а я пошел.

Только тут Колька сообразил, что он даже не спросил, как звали майора.

О ТОМ, ЧТО ТАЯТ В СЕБЕ СТАРЫЕ ТЕТРАДИ

 Колькино семейство квартировало у старой учительницы. Большая комната была перегорожена на две половины высоченным книжным шкафом. В нём, как солдаты на параде, плотно стояли книжки. Мама, бабушка и Колька располагались в той части, к которой шкаф стоял спиной. У учительницы было необычное имя – Аделаида Марковна. Колькина бабушка, баба Аня, называла её просто Марковной. Причёска Аделаиды Марковны походила на высокую старинную вазу. Учительница преподавала в школе немецкий язык и историю. Кольке страсть как хотелось посмотреть, какие книжки есть в шкафу, но попросить Аделаиду Марковну об этом он стеснялся.

До войны у Аделаиды Марковны в Ленинграде жила дочь с маленьким сыном, и теперь от них не было никаких вестей. Иногда Колька ночью просыпался и видел, что за шкафом теплится слабый свет. Тихий женский плач, доносившийся оттуда, долго мешал мальчику уснуть, но утром старая учительница выходила в крошечную чистенькую кухню и, как ни в чём не бывало, чуть насмешливым тоном обсуждала с Колькиной мамой последние новости.

Однажды, когда ночью Колька снова услышал как кто-то всхлипывает, он встал и тихонько отодвинул ситцевую занавеску, служившую дверью в жилище Аделаиды Марковны. Перед старинным зеркалом, стекло которого таинственно голубело в ночном полумраке, сидела учительница и что-то писала. Рядом с ней на стуле перед самой керосиновой лампой баба Аня вязала носки и горестно всхлипывала. Аделаида Марковна подняла глаза и посмотрела в зеркало. То ли потому, что волосы её были заплетены в обыкновенную косу, то ли потому, что Колька не вполне проснулся, она совсем не походила на старушку со старинной вазой на голове, которую каждый день привык видеть мальчик. В зеркале отражалось прекрасное лицо с крылатыми бровями и таинственно мерцающими глазами. А в глубине зеркала, ближе к раме, Колька вдруг заметил бледную рожицу пацана.

– Иди сюда, – сказала вдруг Кольке красавица из Зазеркалья. – Я покажу тебе сказку.

Баба Аня подняла глаза над очками и сердито вставила:

– Ещё чего! А ну, иди отседова, шишок! Спать надо, а не под ногами путаться.

Но Аделаида Марковна уже повернулась к Кольке и повторила:

– Иди-иди, не смущайся. Не спится?

Она подошла к шкафу, плавно подняла руки и вынула оттуда толстую книгу в жёлтом переплёте.

– Вот, посмотри. Это интересно.

От книги вкусно пахло краской. Слова и буквы в ней были выстроены в несколько колонок. Но больше всего Кольке понравились картинки, особенно одна. На ней во весь опор мчалась колесница, в которой стоял воин в необычном одеянии. В руках он держал туго натянутые вожжи, а из-за его спины другой воин целился из лука в невидимого врага.

Наутро Колька вырвал лист из тетради, нашёл химический карандаш и стал вспоминать колесницу, увиденную ночью. Он даже не заметил, как начал рисовать её на листке. Чтобы рисунок был гуще, Колька отчаянно слюнявил карандаш, и вскоре пальцы его, тетрадный листок и даже коленки были в сизо-синеватых пятнах.

– Ах ты паршивец! – внезапно закричала у него над ухом баба Аня. – Тетрадки портить ума хватило, а о том не подумал, откуда мать новую тетрадку возьмёт.

На шум из-за занавески появилась Аделаида Марковна. Она подобрала листок, выпавший из Колькиных рук, и брови её удивленно поползли вверх:

– Это ты нарисовал?

Шмыгая носом от обиды, Колька молча кивнул головой, а учительница обратилась к бабе Ане:

– Да ему учиться надо, у него способности. – И тут же снова внимательно посмотрела на Кольку:

– Сегодня я дам тебе почитать одну книгу, приходи, ладно?

Вечером Аделаида Марковна положила перед Колькой толстую тетрадь в клеёнчатом переплёте.

– Разве это книга? – удивился Колька.

– Самая настоящая, – серьёзно сказала Аделаида Марковна. – Только она ещё не напечатана. - Учительница помолчала, а потом, печально улыбнувшись, сказала:

– Вот ты вырастешь и нарисуешь к ней иллюстрации.

Колька осторожно открыл тетрадь. На первой странице он прочитал заглавие, написанное чуть выцветшими чернилами, – «Сказка для мастера». Надпись была красивая, вся в завитушках и росчерках, будто в чернильных кружевах. На левой стороне, как бы на изнанке обложки, тоже была запись, но уже обыкновенным почерком. Чёткие буквы читались легко, и Колька сосредоточился на записи:

– Писать сказки – странное занятие. Поначалу тебе кажется, что ты сам всё придумал, но через некоторое время происходит нечто необычное: сказка открывает тебе те грани, которые сама захочет. В коротких отрывочных историях просматривается каркас большой книги, но чтобы она, книга, родилась, необходимо усердие и терпение. И ты вдруг понимаешь, что тебе всего лишь дозволено кое-что увидеть. Часть такого открывшегося «нечто» я и хочу предложить читателю. Это будет книга о Мастерах, и здесь уместно напомнить, что в английском языке слово «мастер» означает – учитель, значит книга будет о тех, кому Богом дано учить людей не только и не столько ремеслу и наукам, но доброте, сердечности, состраданию, а значит – любви.

Колька перевернул страницу с заглавием и углубился в чтение.