Юрка давно зазывал меня к себе в гости. Мне хотелось, но из дома меня одного далеко не отпускали. Даже если дома играешь, то и дело слышишь бабушкин голос. Ну, а бабушку попросить пойти вместе, сами понимаете, последнее дело. Я ждал удобного случая, знаменитого русского «авось», а Юрка всё настойчивее приглашал, и мне всё' сильнее хотелось, тем более, что Юрка частенько рассказывал о подвигах своего отца и грозился показать трофеи, захваченные в боях с врагом. Против этого устоять было трудно, и однажды после уроков я отправился к Юрке в гости.
О! Это был удивительный день. Юркино жилище напоминало блиндаж: низкий потолок, маленькие оконца, какие-то брезентовые перегородки. Для пущей убедительности не хватало коптилки, сделанной из снарядной гильзы. Но я бы не удивился, если бы таковая вдруг появилась.
Мы играли с ним в «партизанов». Нет, вру, в «парашютистов, захвативших вражеский штаб». Юркин отец в войну был десантником, и в Юрке, видно, заговорили гены.
Мы носились по романтическому Юркиному жилищу, переворачивая какие-то ящики. Мы строили баррикады из этих ящиков, отлеживались за ними, пережидая «артобстрел», «бомбёжку» и прочие «происки врага», а когда силы были на исходе, подкрепились удивительно вкусной консервированной американской колбасой. Юрка утверждал, что отец его прихватил эту колбасу, когда возвращался с войны домой, а я ему верил, и от этого колбаса казалась ещё вкуснее.
- Юра, а где трофеи? - спросил я.
- А это что? Не трофеи? - он показал на колбасу.
Тут я вспомнил, что точно такие банки видел в магазине, но Юрка быстро «смикитил», что с колбасой номер не прошёл (как паёк героя-парашютиста сойдёт, а как трофей - нет). «Смикитил» и сделал страшные глаза:
- Ну, ладно! Клянись, что никому не проболтаешься! Даже если тебя будут резать на кусочки, даже если тебя щекотать будут!
Щекотки я не переносил и сейчас не переношу, а потому поклялся.
Юрка полез в какой-то закуток, и некоторое время его не было. Потом он появился и приволок с собой какой-то предмет, замотанный в тряпку, положил его на стол, проверил, закрыты ли двери, и медленно размотал тряпку. Он и тогда любил эффекты, мой лучший друг Юрка.
На столе лежал самый что ни на есть настоящий пистолет. Я разинул рот, а Юрка:
- Руками не лапать! Выстрелит!
Потом начал вдохновенно рассказывать о том, какой героический у него отец, как храбро он воевал, как вдвоём со своим другом, дядей Андреем, они разгромили немецкий штаб. Причём по Юрке получалось, что вначале они разгромили какой-то маленький шта-бишко. Но по мере рассказа Юрка распалялся, а этот самый маленький «штабик» вырастал и превращался в огромный «штабище» то ли полка, то ли дивизии. А пистолет этот отец самолично отобрал у эсэсовца, здоровущего, как горилла.
Я слушал и завидовал Юрке: надо же, какой у него геройский отец! Мой-то с финской пришёл со шрамом через весь живот: от позвоночника до позвоночника, и к героическим делам на этой войне был непригоден.
В тот день мы твёрдо решили стать парашютистами, когда вырастем.
- Парашютисты много на качелях качаются, чтобы в самолете не тошнило, - сказал Юрка. И мы качались на качелях. Качались самозабвенно, до одури, и всё было прекрасно, только немного побаливало горло.
Утром, на другой день, пришёл доктор, осмотрел меня и сказал коротко: - Свинка.
...Пистолет этот я видел совсем недавно: искусно сделанный муляж парабеллума с вмонтированной в него зажигалкой.
