Вспомнился мне один случай, произошедший очень давно - более полувека тому назад. В голодное военное время по Купавне ходило много нищих - стариков и детей. Беднякам подавали - делились последним. А кто был побогаче, те, боясь афиширования своего достатка в такое тяжёлое время, отсылали нищих к богу: «Бог подаст». И те с Богом уходили.
Однажды появился среди странников старик, явно не местный. Мы стали подавать и ему. Обычно он обходил все тринадцать комнат нашего коридора и просил разрешения погреться на кухне. Доставал свою кружку, просил кипятку, садился в уголке и жевал размоченные корки. Уходить он не торопился, видно, не было у него своего угла. Он был немногословен, на все вопросы отвечал односложно: «Да - нет!» Греться он приходил часто, благо печь у нас топилась весь день. Мы берегли растопку, ведь спичек у нас не было, поэтому - грейся, сколько влезет! Вот он и грелся. Все даже к нему привыкли.
Но как-то пропал старик, больше месяца его не было видно. И вот, наконец, он пришёл. Выглядел он ещё старее, весь осунулся, сильно оброс, волосы сплошь покрыты инеем. Сердобольные старухи налили ему горячего. Он поел и закурил. Одна из женщин подошла к нему, хотела что-то спросить, но тут же отскочила прочь: «Да ты, старый, что? Где это ты нахватался вшей?»
В те времена вшами никого не удивишь, но такого количества, сколько было на нём, видеть нам ещё не приходилось. Они буквально «табунами» перемешались по его одежде.
И тут старик разговорился. «Не пугайтесь вы моих вшей, они к вам не перейдут. Умру я скоро, вот они со мной и пропадут. Болел я долго и скоро мне конец. Вот, решил погреться перед смертью. Да и на людей посмотреть последний разок. Ослаб я совсем, хотя не стар годами. Вы не смотрите, что я такой. Мне ведь нет и пятидесяти. Горе меня состарило. Сам-то я из Сибири, дом там у меня, мать с отцом. Был и сын со снохой и маленькой внучкой. Всё война забрала. Сын служил на границе. Там и женился. Ездили мы с женой на свадьбу. Красивая девушка. Белоруска. А как родилась дочка у них, пригласили приехать. Вот мы и поехали. Только вот как всё обернулось...
Вечером прибежал сын с заставы. Собирайтесь, говорит, война начинается. Машины уже ждут. Поедете на станцию. Забирайте Ольгу - сноха это - и уезжайте. Да только уехали мы недалеко. Станцию разбомбили, все погорело, и пошли мы пешком. Тогда многие так уходили от немца. В дороге у Ольги пропало молоко. Кормить внучку нечем. «Жевку» - это жёваный хлеб, в тряпочку завернутый - она не брала. Так и похоронили её у дороги. Немец высадил десант парашютистов, перерезали нам дорогу, стали беженцев косить из автоматов. Прятались мы по кустам. Да какая защита от этих кустов... Старуху мою да сноху там же недалече от внучки оставил, хоронить уже не было сил, самого сильно поранило. Ввечеру подобрали меня местные жители, выходили, спасибо им, да ушёл я от них, не мог я там жить».
Старик остановил свой рассказ, смахнул слезу и снова закурил. Вокруг него плакали женщины, никто из них уже не обращал внимания на стариковских вшей. «Ну вот, пошёл я лесами в сторону Смоленска. Сколько шёл - одному Богу известно. Питался чем придётся. В деревни заходить боялся там хозяйничали немцы. Один раз забрёл на старую мельницу, наскрёб муки, питался «болтанкой», по дороге кое-что нашёл - старый чайник, в нём и варил. Так и вышел к своим. Под Смоленском наши долго держали оборону, я хотел в армию вступить, да после ранения признали меня инвалидом и отправили в тыл. Домой в Сибирь я уже не уеду, совсем ослаб, скоро помру».
На этом старик закончил свой рассказ и больше не произнёс ни слова. И только женщины всхлипывали да шмыгали носами. Видно, выговорился старик напоследок, облегчил свою душу перед смертью. Чувствовал он - это последняя в его жизни возможность высказать людям то, что тяжким грузом лежало у него на сердце. Больше мы его не видали и не знаем ни имени его, ни фамилии. А случилось это под Новый - 1943 год.
