Это чувство напоминает о себе и сейчас. Говорят — у меня аномальный желудок, сколько в него ни затолкаешь, - всё мало. Вранье это.
В магазинах было почти всё. Туда обычно ходили любоваться и пускать слюни. Дома готовили, но большей частью на столе была картошка: иногда с капустой, иногда к картошке прилагался огурец, но чаше была картошка с картошкой.
Очень хотелось тех вкусностей, что красовались на прилавке только что открытого «Гастронома». Они снились часто. Наяву же вкусности на столе бывали по революционным праздникам и на Новый год. Очень хотелось зайти в школьный буфет и купить удивительно аппетитный пончик с повидлом, но денег родители не давали, дабы не развращать «жёлтым дьяволом» подрастающее поколение.
А Ольга, зараза такая, беззастенчиво трескала свои пряники!
Трудно было с хлебом. За ним очередь занимали затемно, как раз в то самое время, когда славно спится и когда снятся самые интересные сны. Старики, дети (родители нам уже доверяли) стояли, терпеливо дожидаясь, когда же появится вожделенная повозка. В посёлке была своя пекарня, мимо неё трудно было пройти без спазм в желудке. Хлебный дух заполнял всю округу, и так хотелось горячую горбушку с сольцой!
Хлеб был тяжёлый, большими, неуклюжими кирпичами. Его резали но весу, сколько тебе надо, хитрым ножом, чем-то похожим на гильотину. Бывал непременный довесок, который так хотелось съесть по дороге. Сестра постоянно вопила, чтобы не смел! Но, полагаю, она сама имела на него виды. Позже пошли сайки - культяпистые такие, кривобокие, но как они восхитительно пахли! В сайке сбоку проделывалась дырка, и я съедал кисловато-тёплый мякиш, наивно полагая, что дома не заметят.
Четырьмя годами раньше, совсем ещё несмышлёнышем, я влез на стол и навалился грудью на кастрюльку с картошкой: «Моё!» Меня стянули. Я долго плакал: «Отдайте! Вдруг завтра не будет?!» Это оттуда моё неукротимое желание съесть ещё что-то впрок.
