Есть на земле место, где сливаются три моря. Одно - манит прозрачной глубиной и лёгкими облаками, обычно люди называют его небом. Другое - взаправдашнее море - солёное, с тяжелыми белопенными волнами, а третье - бескрайняя степь с перламутровыми ковылями да седыми травами. Вот в этом краю и довелось мне услышать такую историю...

Давно это было. Жили тогда в одном селе на Полтавщине муж с женой - козаки вольные, никому неподвластные. И дал им Бог двух дочерей-раскрасавиц. Старшая - Оксана, стройная, гибкая, высокая. Очи синие, коса пшеничная. Как глянет на какого-нибудь парубка - погиб козак ни за что. Другая - Мария, в мать пошла. Глаза быстрые, тёмные, как вишни. Косы вороньего крыла. Улыбнётся - будто солнышко из-за тучи выйдет. И был у девушек младший брат Василько. Хозяин подрастал - и коня запрячь, и коров выпасать, и пахать отцу помогал. Словом, радовали дети стариков. Сколько парубков по сёстрам сохло - не счесть. А только было всё это занятием пустым, потому что просватаны были сёстры за бравых козаков: старшая была невестой Степана - хорунжего, а младшая была обещана в жены Ивану.

Как идёт по селу Степан - дивятся односельчане - до чего ж могучий козак, - кулаки пудовые, росту высокого, а в пшеничных усах улыбка играет добрая, сердечная. Под стать был ему и Иван. Хоть и ростом пониже, а вьюнкий, ловкий, глаз быстрый, брови соболиные. А пересмешник - не дай Боже! Как услышит кто на селе, что смеются люди или бандура играет - то точно Иван. Артист был первостатейный, да! Готовились в селе по осени две свадьбы сыграть, да, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает.

Поехали козаки-женихи в Переяслав - Хмельницкий по какому-то общинному делу, а тут янычары турецкие, напали на село поздним вечером, как саранча поганая. Хаты все пожгли, стариков саблями посекли, а девушек молодых да детей малых в полон угнали. Под утро возвращается Василько домой из ночного, глядит, а над селом черный дым поднимается - что ни дом, то пожарище, а на улицах народ  порубанный. Добежал Василько до родной хаты, а там батько распятый на воротах, а под вишнею - мать, еще живая стонет. Кинулся к ней парнишка, она и говорит:

- Принеси мне, сынку, воды из криницы да маков красных, что в огороде, только поскорее, а то жить мне на свете осталось недолго.

Мотнулся мальчишка и уже несёт жбан воды криничной, да маков охапку. И говорит ему мать:

- Сыночку мой единственный! Угнали в полон проклятые янычары сестёр твоих, красунь наших. Седлай коня и скачи в Переяслав за хлопцами - козаками и расскажи им всё. Пусть отомстят поганым за поругание. А чтоб не достались сёстры твои никому, зачарую я их, заворожу лютым ворогам на погибель! От прабабки знаю чародейство одно старинное. Им в давние времена детей от беды спасали.

Сказала так и заплакала, а потом утерла слёзы горькие, положила маки алые в жбан, наклонилась над ним и зашептала:

- Маки огняные, цветики жгучие, и ты, вода студёная, водица криничная! Как маков цвет жжёт очи карие, так пусть огонь пожжёт того, кто к дочерям моим прикоснётся, а ясочки мои в огонь оборотятся! Как ты водица студёная, сердце льдом холодишь, так стань же погибелью для того, кто к дочерям моим прикоснётся, а голубоньки мои пусть водою оборотятся! Быть тому так неизменно и вовеки веков!

И упала замертво. Седлает Василько коня, а сам слёзы утирает. Понёс его быстрый конь, только стук копыт, да пыль за спиной. Добрался хлопец до Переяслава, нашёл там Степана с Иваном и всё рассказал им. Закручинились парубки, загоревали - вместо свадеб горе пришло. И кликнули они клич среди козаков:

- Гей, козацтво удалое! Святыни наши поруганы, отцы-матери посечены, жены, невесты да сёстры в полон уведены! Неужели стерпим, неужели не отомстим за содеянное!

И стало собираться войско козачье. Кто с Степаном, те на быстрых конях, а кто с Иваном - чайки козацкие ладнают, вёсла смолят, да паруса запасают. Открылось тут козакам чудо великое и диво дивное. Идет конница по степи, а перед ней маки алые, словно капли огня во зелёной траве, живой дорожкой бегут, коням путь указывают.

- Серденько мое, Оксана, свои меточки для нас оставляет, - думает Степан.

- То мне Марусенька моя знак подаёт, - догадался Иван.

Через три дня и три ночи добрались козаки до места, которое турки называли «Кызы кермен», что означает «Девичья крепость». Сюда с Чёрного моря поднимались турецкие фелуки за живым товаром.

Меж тем, томились девушки в темнице. Особая это была тюрьма. Еды давали вволю, отобрали свою одежду и велели надеть одеяния поганские. К каждой из девиц приставили по три служанки, да по десятку янычар.

Переоделся чернявый Иван в одежду турецкую, обрил голову наголо, сверху феску красную приладил и пошел в крепость разузнать, что да как. И услышал он весть страшную - решено доставить обеих сестриц в гарем самого султана. Велено было стеречь их пуще зеницы ока. Но хитрый Иван нарядился водоносом, идёт по городу и кричит:

- Девицам-красавицам вода чудесная, вода живая. Кто ею умоется - век не стареет! Решайтесь, красавицы, недорого возьму, решайтесь, милые, - живой воды кому!

А сам соколиным оком всё примечает: где палаты наместника, в какой стороне полонянок держат, где пристань с фелуками. И увидел он, как из окошка под самой крышей высокой башни тонкая девичья рука голубую шелковую ленточку бросила, а к ленточке что-то пристёгнуто. Козак ловко поймал кусочек голубого шёлка, а на нём серёжка яхонтовая, Иваном невесте Марусеньке дареная! А ещё и монетка серебряная от мониста. Смекнул Иван, что и другая красавица здесь, Оксана. Обрадовался парень, что суженую свою и сестрицу её нашел, ещё громче закричал:

- А кто сегодня живой воды не испил, тому завтра в то же время принесу. Ну-ка почтенные хозяева, раскошеливайтесь: завтра для девиц- красавиц принесу перстеньки и серёжки, мониста и ленты, благовония и сурьму для бровей и ресниц.

На другой день подошла к Ивану верная служанка и на словах шепнула, что повезут красавиц в Истамбул сегодняшней ночью. Быстрее птицы вернулся Иван в лагерь козаков, которые выдавали себя за торговцев солью. И решено было догнать турецкое судно, чтобы освободить девчат.

Ночью, словно тени, бесшумно скользили козацкие чайки вслед за турецкой фелукой, а к рассвету вышли в гирло Днепра и свернули в ближайшую протоку. Летят по протоке козацкие чайки стрелой, быстрее птицы летучей, быстрее вод  текучих. Пот струится по засмаглым спинам: веслом махать - труд нелёгкий. Как на первой чайке Иван, суженый Марии да братик её Василько, а на другой - Степан, Оксанин наречённый. В лимане безбрежном легко потерять всё из виду. Подумали Иван со Степаном, что прежде турки в Крым пойдут и стали фелуку поджидать у пологого, заросшего плавнями, левого берега.

Чувствовали девушки, что спешат к ним на помощь, думали-гадали, как дать знать о себе и решили  зажечь на фелуке огонь. А как? И стали девчата кричать - звать янычар, мол, к самому паше у них дело. Идти к нему вызвалась Оксана. Привели её к паше - сразу как светлее стало. Глядит турок и наглядеться никак не может - до чего хороша. Коса золотом сияет, а в глазах море синее да небо голубое. И шепчет ему на ухо верный аскер его:

- Возьми её себе, а мы скажем, что погибла светлокосая от лихорадки. Много их мрёт с голоду и от болезней, а ты вдоволь натешишься.

Паша встал, облизнулся, как гиена алчная, подошёл к девушке и ладонью приподнял девичий подбородок. И вдруг на том месте, где стояла Оксана, вырос столб огня, поглотивший и девушку, и пашу, и его верного аскера. А через минуту на фелуке вспыхнул настоящий факел.

Взбунтовалось тут море Чёрное. Поднялись волны высокие, задули ветры холодные. Увидели козаки, как по волнам несется столб огня и поспешили к нему. Ветер рвёт паруса, вёсла ломает, а чайки всё равно стремятся к фелуке.

Первым на турецкий корабль взобрался Степан и пошел крушить всё направо и налево. Какую дверь ни откроет - нет ясноглазой Оксаны нигде. А огонь тем временем добрался до трюмов, до того места, где содержались невольники.

Ужас вселился в души полонянок, когда рухнула горящая дверь. Стоящий на часах янычар замахнулся кривой саблей на обезумевших девушек. Но тут вперед  выбежала Маруся:

- А ну, геть отсюда! - крикнула она.

Янычар размахнулся и рубанул саблей, но глаза Марии вспыхнули яркими искрами, и со всех сторон хлынула вода...

...Много дней бушевало море, а когда успокоилось, ничего не осталось ни от той фелуки, ни от козацких чаек. Бесследно исчезли козаки Иван со Степаном, пропали и их возлюбленные...

Только вдруг объявилась в причерноморских степях Зоря-Багряница. Люди говорили, что странная это была Зоря. Если розовая занимается - быть дню хорошему, тёплому, а если багряная - задуют суховеи. И ещё диво - стала у турецких янычар гореть степь под ногами. Моряки же заговорили о Моряне-Морянице, что людей с погибающих кораблей спасает.

...А тогда, наутро после бури вдруг над морем возник голос:

- Зоря-Огняница, родная сестрица! Услышь меня! Подняла я со дна морского братца нашего Василька! Ему жить - новый род родить...

Стал слышен и ответ:

- Ой, милая сестрица, Моряна-Моряница! Слышу тебя и лечу тебе навстречу!

...И поднялась со дна морского волна, вынесла к самому берегу мальчишеское тело. А тёплый ветер бережно поднял его и перенёс на высокий, крутой берег морской, уложил на травы шелковые, укрыл цветами душистыми. Потом же ветер свернулся в тугой жгут и вышла из него дева прекрасная, покачала головой. Откуда ни возьмись появилась рядом колесница, словно из ветра сотканная. Запрягла дева ветровую колесницу и отправилась на ней в ближайшее село. Там нашла дитя, девочку  лет 10, наслала на неё сон про то, что суженый девочки спит под цветочным покрывалом на морском берегу. Собрала малышка утром узелок с едой, взяла воды в куманец и поклонилась отцу-матери:

- Вещий сон увидела я, мамо и тату! Если исполню, что велено - жить нам всем в счастье.

Сказала так и пошла. Идёт под солнцем пекучим да ветром палючим, а воды из куманца не трогает, ноги босые поранила, устала, но идёт, не останавливается. Так и дошла до места, где спал Василько...

С тех пор и появились в причерноморских степях села Васильевка, Мариинка, Степановка, Багряное.

Говорят, что Моряна и до сих пор людей спасает. Когда война была, наша подлодка на грунт легла, а всплыть - никак. Пришлось через торпедные аппараты наверх выбираться. Посреди моря какие шансы на спасение? - Никаких. Так вот, выныривают моряки, а в кабельтове - катерок. Такой чистенький, новенький, будто с завода. Матросы до него добрались, а там на штурвале женщина стоит - сама молодая, косы чёрные, блестят, будто мокрые. Потом всё пропало, очнулись моряки на берегу, а катерка и следов не видать, только коса отмели тянется длинная. Старики говорили, сроду тут косы не бывало.

...Только говорят бывает, что находит на Моряну-Моряницу смертная тоска по любимому. И крушит она тогда всё в море: словно щепки бросает корабли с волны на волну, затягивает в водовороты лодки и сети. А после горько кается и у людей прощения просит за содеянное. Подарки присылает. Рыбакам - улов побогаче, малым детям - штуковины всякие, раковины , а девушкам молодым - камни самоцветные да кораллы со дна морского.

Писать сказки - странное занятие. Поначалу тебе кажется, что все придумал ты сам, но через некоторое время происходит нечто необычное: сказка открывает тебе только те грани, которые захочет. В коротких отрывочных историях просматривается каркас большой книги, но чтобы она, книга, родилась, необходимо усердие и терпение. И ты вдруг понимаешь, что тебе дозволено увидеть лишь кое-что. Часть такого открывшегося «нечто» я и хочу предложить читателю. Это будет книга о Мастерах, и здесь уместно напомнить, что в английском языке слово «мастер» употребляется в смысле «учитель». Значит книга будет о тех, кому Богом дано учить людей не только и не столько ремеслу и наукам, но доброте, сердечности, состраданию, а, стало быть, - любви.

ВСЕ МАСТЕРА КОГДА-ТО БЫЛИ МАЛЕНЬКИМИ НЕСМЫШЛЁНЫМИ МАЛЬЧИШКАМИ ИЛИ ДЕВЧОНКАМИ. БОЛЕЕ ТОГО, НАСКОЛЬКО МНЕ ИЗВЕСТНО, В ДЕТСТВЕ ОНИ ВОВСЕ НЕ СОБИРАЛИСЬ СТАНОВИТЬСЯ МАСТЕРАМИ. ДА И ПО ПРАВДЕ ГОВОРЯ, НАСТОЯЩИХ МАСТЕРОВ НА СВЕТЕ НЕ ТАК МНОГО.

Так вот, сейчас речь пойдет о тех временах, когда один хорошо знакомый мне человек был малышом. И случилась в ту пору такая история.

Жил наш малыш в теплом южном городе на чистой уютной улице. Весной все деревья на ней надевали белые известковые чулки и завивали кудри из зелёных листьев и белых цветов. А летом их ветви тяжелели от вкусных абрикос, тёмно-бордовых вишен, сладкой шелковицы. Осенью на некоторых из них вызревали орехи. Они прятались среди терпко и приятно пахнущей листвы. Ветреными осенними ночами орехи, как теннисные шарики, звонко стучали по мостовой. Малыш просыпался, ему казалось, что это сказочные кони торопливо звенят подковами, и тогда он представлял себе удивительной красоты карету, а в ней красавицу-принцессу, торопящуюся на бал.

Читать наш малыш научился сам. Это было такое удивительное занятие, что он читал всё подряд - вывески на магазинах и парикмахерских, газетные заголовки, надписи на этикетках.

Наконец, наступил год, когда мама сказала малышу, что он уже взрослый и совсем скоро ему идти в школу. В большом магазине, который назывался «Детский мир», малышу купили красивые карандаши, ластик, тоненькие тетрадки, альбом для рисования и ещё множество всяких интересных вещей, таких необходимых в школе. Позднее мама принесла разноцветные книжки, вкусно пахнущие типографской краской. Это были учебники. По вечерам малыш доставал их из новенького ранца и бережно листал плотные белые страницы.

...Он уже несколько недель ходил в школу, когда задули осенние ветры. Они сердито шумели в высоких густых кронах деревьев. В тот вечер малышу долго не спалось. Мальчик прижался носом к оконному стеклу и внимательно смотрел на улицу. Там уходила вдаль, светясь влажным блеском, мостовая, по которой с шорохом и хрустом мело сухими листьями. Стемнело, на улице зажглись фонари.  В ночном небе пронёсся порыв ветра, и по брусчатке застучали орехи.

Вдруг из тёмной глубины улицы вынырнули золотистые кони. Их копыта искрились в свете ночных фонарей, а кудрявые гривы развевались по ветру. Малыш затаил дыхание и смотрел, не мигая, во все глаза.  Между тем, кони приближались. Вот уже стала видна изящная карета с прозрачными окошками, в которой угадывался чей-то силуэт.

Нарядный экипаж поравнялся с окном, где был наш малыш, и остановился у фонарного столба. В конусе золотистого света отчетливо стало видно, как у кареты открылась дверца, и на мостовую вышла женщина в длинном, струящемся одеянии. Нельзя сказать, чтобы она была молода, но лицо ее было прекрасно.

В этот момент из тени в кольцо света ступила еще одна женщина, помоложе, в легком халатике и шлепанцах на босую ногу, и малыш с изумлением узнал в ней свою маму.

 Гостья слегка наклонила голову и сказала:

- Как поживаешь, Лорина?

Удивлённый малыш ничего не понимал, ведь его маму все звали Татьяной.

- Спасибо, великая Мей, у меня все хорошо.

- Как твой малыш?

(«Она говорит обо мне, откуда она знает, что я есть?» - заволновался малыш.)
- Он растёт, - сказала мама-Лорина.

- Ты ни о чём не жалеешь? - в голосе великой Мей послышались нотки сочувствия.

- Нет, великая Мей, ни о чём.

- А что твой муж?

- Он всё время со своими камнями, - Лорина горько усмехнулась. - Он их любит больше всего на свете, и я ему совсем не нужна.

- Но твой малыш, Лорина,  ему так не хватает любви, а...

Тут мама-Лорина поспешно перебила собеседницу:

- Он вполне самостоятелен и обходится без меня.

- Это совсем не одно и то же, - мягко возразила Мей. - Ты же знаешь, что человеческие детёныши больше нуждаются в любви и тепле, чем наши дети. Он ведь похож на отца? - В голосе великой Мей появилась вопросительная интонация.

- Нет, Мей, - голос Лорины зазвенел металлом. - Мой малыш лицом и красками в меня, - она запнулась, а потом скороговоркой добавила: - А вот сердце и характер у него человеческие. И это меня не радует. Да какое это теперь имеет значение, ведь я уже не фея. Значит он будет жить только в человеческом мире, и я не смогу передать ему ничего в любом случае.

- Твой малыш сейчас слушает нас, будь помягче, пожалуйста, - великая Мей грустно улыбнулась. - Впрочем, я подумала о том, что ему ещё рано знать о наших делах.

Малыш устал от напряжения. Ему вдруг очень-очень захотелось зевнуть. Засыпая на ходу, он едва добрался до своего диванчика, юркнул под одеяло и сладко закрыл глаза.

- Как забавно он спит у тебя: ладошки под щекой, подушка в стороне. - Мей улыбалась, и от этого лицо ее  будто светилось от радости.

- Ничего особенного, спит как все дети. - Лорина зябко повела плечами, а потом сказала:

- Ну я пойду?

- Огнерукий Эрио всё ещё спрашивает о тебе, - сказала Мей, давая понять, что следует сменить тему.

- Да-а-а? - с деланным равнодушием осведомилась Лорина.

- Он боится, что навредит тебе, если появится в человеческом мире. Эрио знает, что ты не фея.

- Если знает, то пусть оставит меня в покое! - рот Лорины сжался в узкую полоску. - Пойду я.

- Счастливо тебе, Лорина! - Мей долго смотрела вслед худенькой фигурке, растаявшей в темноте. Никто на свете не поверил бы в то, что только что простились мать и дочь.

Пока Мей была мала, Тенар и Ангис обстоятельно исполняли свой долг и создавали видимость семейного союза. Однако, вспыльчивая и быстрая Тенар постоянно отлучалась, чтобы присмотреть за подземными огненными морями и поболтать с подругой - золотоглазой Зенд. Ангис целыми днями занимался дрессировкой ветров и редко заглядывал к ним. Тенар мимоходом сотворяла нечто, похожее на дом. В нём были зыбкие стены и недоставало уюта. Впрочем, став старше, Мей поняла, что уют - это вообще понятие, пришедшее из человеческого мира. Оно прочно связано с вещами и настроением. Чаще всего Мей оставалась на попечении мудрой собаки Баас, невесть откуда пришедшей к ним в дом. Баас остро чувствовала малейшую беду и сразу же бросалась на помощь.

У Зенд тоже подрастала дочь, для которой мать нашла неплохое дело: поддерживать в порядке термальные источники. Фьора, дочь Зенд, была терпелива и усидчива. Она часами наблюдала за температурными потоками. Когда Зенд и Тенар оживлённо обсуждали очередные новости огненного мира, Мей приходилось проводить время с Фьорой. И было это занятие для нее, которой подчинялись все вещественные и незримые стихии, невыносимо скучным. Фьора постоянно пыталась убедить Мей в том, что жизнь гейзеров многообразна и интересна. Но Мей не слушала её.

С братьями Айром и Уго Н’Дари они познакомились одновременно. Так появились на свет Лорина и огнерукий Эрио. Они росли вместе. И чем больше привыкал к Лорине Эрио, тем отчуждённее и холоднее держалась она.

Волшебница Мей любила смотреть на закат солнца. Он всякий раз бывал разным, и всё равно чем-то напоминал её собственную жизнь. Когда погода была пасмурной, она поднималась высоко над облачным одеялом, предусмотрительно вычищенным младшими феями, усаживалась на самое упругое облако и зачарованно смотрела, как огненно-красный диск светила погружается в перламутровый пух.

Сегодня был солнечный день, а потому она выбрала самый любимый наблюдательный пункт. Одним движением брови Мей сотворила сосновый лес с пушистой хвоей. Тёплые янтарные стволы источали смолистый аромат. Мей расположилась в уютном кресле из старого ясеня и рассеянно посмотрела на розоватые облака. В последнее время что-то её очень беспокоило, и она никак не могла определить, что это. Краем глаза Мей заметила, как на лугу появилась малышка Танни и фея первого снега Листри.

- Вот и вечерняя роса выпала, - Мей глубоко вздохнула. Воздух немного горчил дымком, а к тому явственно примешивался привкус беды. Волшебница снова и снова думала о людском селении, отделённом от большой напряженной трассы узкой полоской соснового, когда-то сотворённого ею леса. Там что-то было неладно.

С тех пор, как Лорина ушла из мира волшебников к людям, словно невидимые нити опутали сердце Мей. Сколько ей тогда пришлось выдержать - уму непостижимо. Никакие уговоры не помогали. Капризная Лорина стояла на своём: она и слышать не хотела о том, чтобы расстаться с молодым ювелиром. Часами юная фея смотрела в магическое зеркало, любуясь на то, как её избранник вытачивает из камней диковинные фигурки или занимается огранкой прозрачных, как слеза александритов, топазов, шпинелей.

Лорина имела звание феи высшего уровня. Иными словами, в табели о рангах волшебного мира она стояла очень высоко. Мудрейшие говорили ей о том, что Лорина утратит все возможности чародейства, если свяжет свою жизнь с человеком. Так повелось издревле, и ни одна молоденькая фея закона не нарушала. А если с кем и случался грех - мучения были невыносимые. Феи тайком оставляли своих детей в человеческом мире и старались время от времени их навещать.

Странно, но закономерность в этом деле была такая: когда у феи рождался мальчик - она теряла свои волшебные силы, если оставалась в мире людей, но ребенок никаких способностей к чародейству не проявлял. Если же рождалась девочка, её сразу же забирали в волшебную страну и обучали всему, чему могли. Человеческие женщины мало интересовали жителей волшебной державы. Огнерукий Эрио, например, находил их слишком эмоциональными. Они не желали смириться со своей долей и часто, не выдержав нагрузки, накладывали на себя руки.

Как раз когда решался вопрос о том, будет ли Мей допущена к написанию Книги Судеб, Лорина бежала из Волшебной страны. Разыскать её не стоило большого труда, но дальнейшее повергло всех в изумление. Лорина наотрез отказалась возвращаться. Мей долго не решалась встретиться с дочерью, и только накануне рождения ребёнка её сердце не выдержало.

Лорина рожала в обыкновенной заштатной больнице среди человеческих женщин. Они, каждая по-своему, ждали того самого события, которое должно было кардинально изменить их судьбу. Одни охали и стонали, другие вскрикивали. Лорина всё терпела молча, и только побелевшие глаза выдавали дикую, немыслимую боль. Невидимая человеческому глазу Мей положила дочери ладонь на лоб:

- Успокойся, девочка, сейчас тебе будет легче. - Мей уже поняла, что Лорина разрешится от бремени мальчиком. Иначе сработало бы заклятие обезболивания.

- Будь проклят этот ребёнок! - не сдержалась роженица. - Я не хочу его видеть! - кричала она в белесую пустоту палаты.

Мей затрясло от озноба. Только что её дочь совершила самое страшное святотатство, которое только может быть на свете.

- Сейчас же перестань, - жёстко сказала она. - Ребёнок ни в чём не виноват. Нельзя обрекать его на мучения только потому, что ты... - Мей запнулась, так как в эту самую минуту увидела, что над дочерью дружно склонились люди в белом. Послышался мяукающий писк. Мей пронзила взглядом людскую стену: на белой ткани лежал, сжав красные кулачки, новорожденный.

Над Лориной склонилась пожилая женщина :

- Таня, Танечка! Бог дал тебе сыночка, ты слышишь?

Мей сотворила рукой оберегающий жест, но от женщины веяло добром и покоем, чего нельзя было сказать о Лорине.

- Этот ребенок разворотил мне всё нутро, - злобно шептала она.

- Богатырь какой, - не говорила а пела женщина. - Целых четыре кило и ещё триста граммов, - констатировала она. - А ты, Таня, отдыхай, не нервничай. Самый главный свой долг ты выполнила - выносила и выродила. Теперь копи силы ростить.

Она так и сказала «ростить» с ударением на «о».

Мать и дочь свиделись через шесть лет, и Мей поразило то, как холодно говорит Лорина о своём сыне, словно это не её ребёнок. Дочь Мей никогда не была чувствительной особой, но чтобы о своём собственном ребёнке так...

Волшебница терялась в догадках. Великая Мей была смущена. У неё никак не выходили из головы мысли о маленьком мальчике, живущем там, на улице с белоногими деревьями. Хотелось погладить вихрастую русую голову, прижать к себе худенькие плечи, поцеловать в тёплую пушистую макушку. Хотелось согреть в своих руках эти маленькие ладошки с цыпками и всматриваться в светло-серые глаза. Но как всё это совместить с обязанностью писать Книгу Судеб? Ведь как только она за неё возьмётся, ей откроются все тайны смертных: час их болезней, горестей и последний час тоже. А малыш хоть ей и внук, а всё же смертный, и душа её тревожно сжималась от неведомой доселе печали. Неужели он, такой маленький и доверчивый, станет взрослым мужчиной, потом состарится и уйдёт в небытие? И она - великая и могущественная Мей ничем не сможет ему помочь?

- Как быть? Явиться к мальчику без ведома родителей? Ну, отец может быть ничего и не заметит, а Лорина? Её холодный логичный ум всё сразу же вычислит, - думала Мей. И она придумала.

«Почему это я не догадалась раньше, - удивлялась она. - Так много уметь и не сообразить, как этим воспользоваться, просто смешно!»

Нет, нет, малыш так и не увидел больше Мей. Но с ним стали происходить удивительные вещи. То к нему через окно залетала необыкновенной красоты бабочка, то неизвестно откуда слышалась волшебная музыка. Когда на улице шёл дождь, малыш приникал к окну и читал на стекле удивительные письмена, которые вычерчивали дождевые струи. О, это были волшебные истории о разных странах света, о дальних морях и океанах. А когда дожди сменялись белыми снегами, а это случалось очень редко, ведь малыш жил на юге, тогда всё окно покрывалось голубыми кружевами, и в них живые картины сменяли друг друга. Вот на коне проскакал рыцарь, а вот ребятня играет в снежки, а затем ребятишек сменяли очаровательные дамы в изысканных туалетах. Они танцевали старинные танцы. Потом вдруг на месте зала возникало морское дно, и его обитатели таращили на малыша изумленные глаза. Поток картин был бесконечным.

Мама была вечно недовольна малышом. С её точки зрения он всё делал не так. Ей казалось, что он неаккуратен и забывчив, невнимателен и без особого усердия учится в школе. Отец малыша всё время проводил в мастерской, а потому просто не замечал мальчика.

Мир вещей казался мальчику удивительным. Он научился чувствовать, в какую вещь вложена человеческая душа, а в какую нет. Малыш мог часами смотреть, как работает с разными камнями отец. Но, хотя камни были прекрасны, они производили на мальчика впечатление холодных  и неживых.

...Мей бессильно опустила руки. Зеркало стало непробиваемой твердью, а раньше... Появиться из Зазеркалья или скрыться в нём было секундным делом. Как часто схоронясь в его голубизне наблюдала она за миром, в котором всё было наоборот. Но теперь прозрачная стена была не просто неприступной. Её невозможно было преодолеть, можно было лишь разрушить навсегда. Значит пришёл час написания новой главы Книги Судеб. И тогда Мей, такая рассудительная и уверенная, сильная и могущественная впервые в жизни тихо заплакала.

Ещё маленькой слышала она о Реке Времени, а когда стала постарше, частенько наведывалась туда. Там всегда суетилось множество младших фей. Собственно , это была даже и не река, а нечто, незаметно движущееся меж двух крутых берегов. Пересмешник Гелан скользил по упругой свинцово-голубоватой поверхности, не оставляя никаких, даже слабых следов. Честно говоря, водой такое тоже нельзя было назвать, казалось - это медленно текущий металл. Как и всем, кому было предназначено писать Книгу Судеб, Мей приходилось наблюдать за Рекой Времени.

Младшие феи, аккуратно уложив за спиной белоснежные флайберы, постоянно очищали Великую Реку. Мей знала, что Время неуловимо и неостановимо, и даже им, жителям Арис, оно является только в событийном виде, точно цветные стеклышки, слагающиеся в калейдоскопе всякий раз в иной узор, повторение которого почти невозможно. И бесконечная череда этих узоров и есть облик его, Времени.

...Книга возникла перед ней из сгустка тумана. Она парила в воздухе на невидимой тверди. Некто могущественный подал знак, и её страницы затрепетали. Мей казалось, что вокруг только безбрежное светлое пространство. «Стилос», -подумала она, - «Должен быть волшебный стилос». И тотчас же  рука её ощутила прохладную тяжесть. Удивленная Мей смотрела на тонкий стержень из голубоватого материала, через который свободно проходили её пальцы. Края стержня слабо светились радужным ореолом. Мей сжала ладонь в кулак - стержень на мгновение искривился по форме закрытой ладони, а потом словно намагниченный устремился к Книге. Волшебница почувствовала, что рука помимо её воли приблизилась к чистой широкой странице.

...Непрерывная вязь знаков текла и текла из волшебного стилоса. Мей знала, что перо остановится само, когда в нём иссякнут чернила. Это и будет тот самый рубикон, из-за которого никто ещё в страну Арис не возвращался. Она не боялась этого, ведь не зря же совет девяти королей выбрал для написания Книги Судеб её , великую и могущественную Мей.

...И были в той вязи сокрыты судьбы златоглазой Зенд, мужественных братьев Н’Дари, а также Огнерукого Эрио. Рассказывалось там и о том, что следующим, кто будет писать Книгу Судеб, станет маленькая фея Танни - мудрая и зеленоокая. А Листри... впрочем, у каждого всё было предопределено. Повествовалось в книге и о приходе великого и беспредельного Ничто, о мире людей и их судьбах. Не было только ничего о судьбе самой Мей. И это её не смущало. По традиции эти страницы открываются только для того, кто работал над книгой раньше. До Мей это был замечательный певец и рассказчик Гелан, необыкновенный артист. Он - то и предсказал будущее Мей. Судьба же самого Гелана была неясной. Говорили, что его предшественницей была Баас, а сам он был сослан девятью королями на Планету Теней. Это было странно: Гелан - и вдруг в мире теней! Говорили также, что Гелан нарушил законы Арис. Он был очень привязан к Баас и не хотел, чтобы та исчезла. Пытаясь спасти Баас, когда она работала над Книгой Судеб, Гелан спровоцировал временной коллапс, но время отказалось повиноваться ему. Могущественная волшебница всё равно исчезла, а в Серебряных садах Арис появилась огромная мудрая собака с таким же именем.

Баас стала для Мей всем - другом, учительницей, защитником и помощником. Она обучала Мей языку мыслеобразов, и часто, когда Баас лежала, положив огромную голову на лапы, между ними текли долгие беседы. Медово-коричневые глаза Баас то лучились весельем, то сверкали слезой. Через них Мей постигала мир Арис, человеческий мир. Баас рассказывала ей о Планете Теней и о Гелане, но никогда не касалась Книги.

Рука Мей, до того уверенно сжимавшая стилос, дрогнула: начиналось описание земных судеб. Они изобиловали понятиями, малоизвестными жителям Арис. В сущности Мей не столько писала Книгу, сколько наблюдала за тем, как это делает волшебный стилос. Единственное, что требовалось от Мей - следить, чтобы не искажался текст.

Вдруг она заметила, что стилос остановился сам собой посредине строки. В этот момент длинная и острая боль пронзила Мей. Перед глазами заплясали белые искры. Что-то хищно и настойчиво раздирало тело изнутри, и Мей судорожно прижала ладони к груди. Они ритмично подрагивали, а в следующее мгновение всю Мей уже сотрясали резкие острые толчки.

Последняя мысль Мей была о том, что наверное так это и бывает, когда рождается новое сердце. Вот и исполнилось пророчество девяти королей: у пишущего Книгу Судеб должно родиться сердце. Мей вдруг поняла, что эти набатные удары - прощание с миром Арис. Этот колокол звонил по тем, к кому Мей уже никогда не вернется - по Айру Н’Дари и его брату Уго, её матери Тенар, безотлучно стерегущей подземные океаны огня, по прогулкам в высоких небесах, словом, по той жизни, когда не имели значения ни одежда, ни еда, ни питьё.

Перед глазами плыли цветные круги, а всё существо Мей заполнила невыносимая, немыслимая боль, которую не мог заглушить даже голос старшего из королей, дающего ей последние наставления.

Теперь Мей знала, почему никто из писавших Книгу Судеб не возвращался в Арис: они уходили в другие миры. Некоторые уходили в мир людей, к этому их вынуждало только что родившееся сердце. Отчаянье заполнило Мей, и она с усилием зажмурила глаза.

...Привычно опустив голову, и раскрыв перед собой ладонь, Мей вошла в зеркальную гладь... и тысячами осколков брызнуло время. Холодные искры не падали, а как бы оплывали вниз, хищно сверкая острыми клыками сколов. Часть из них матово светилась алым, переходящим в чёрное. И когда они опали к дощатому полу, из стены на Мей глянула уродливая грязная чернота. Луч света, запутавшийся в груде стекла, высветил голубоватое пламя холодного костра. Ещё ничего не слыша, Мей взглянула на ладони. Они были покрыты липкими струйками темно-красного цвета. «Кровь?»- удивленно подумала Мей, и в эту минуту в неё ворвался отставший звук - скрежещущий и холодный, как ледяное пламя, что занималось над грудой осколков внизу. Переход в Арис перестал существовать, по крайней мере для Мей. Ещё позже пришла боль. Мей трудно было определить, что болит больше - израненные ладони или душа от сознания того, что она больше никогда не вернется туда, в Зазеркалье Арис.

Постепенно в её сознание стали проникать и иные звуки. Мей с трудом подняла налившиеся тяжестью веки: она стояла на краю соснового леса, прижавшись спиной к высокому смолистому стволу. За разъезженной дорогой, видневшейся невдалеке, громадились серые пятиэтажки, а прямо к Мей бежала какая-то средних лет женщина. Запыхавшись, она остановилась перед Мей и встревоженно спросила:

- Наталья Николаевна, вам плохо?

Мей чуть кивнула головой, значит в этом мире её зовут так. Она попыталась сделать шаг и от непривычной лёгкости, возникшей за спиной, чуть не упала. Так, крылья, значит, тоже исчезли. Рядом, озабоченно собрав брови в нитку, пыталась ей помочь всё та же женщина.

- Вы меня-то видите? - со страхом спрашивала она. - Я - ваша соседка  из одиннадцатой квартиры.

Усилием воли Мей сосредоточилась: она не может забыть то, ради чего будет жить здесь! Ей необходимо отыскать своих. Своих? Но здесь они друг другу никто - ни по документам, ни по жизни, ни по времени! Узнает ли теперь её Лорина, поторопившаяся уйти в мир людей без рожденного сердца? А внук, которого Мей помнила по чистым серым глазам и смешному русому хохолку на макушке? Теперь он наверное взрослый мужчина, отец семейства. Как пройдёт встреча с ним? Мей не помнила, сколько времени ушло на написание Книги Судеб и теперь терялась в догадках: сколько лет ей по здешнему исчислению, и вообще, какое место в этом мире занимает та, в чьём облике поселилось новорожденное сердце Мей?

Женщина рядом не умолкала ни на минуту:

-...вчера приходила, но вас не застала дома. Я вообще очень волнуюсь, когда вижу ваши глаза. У вас что-то случилось, не заболели ли вы?

С каждым шагом Мей мир Арис уходил все дальше и дальше. Женщина бережно поддерживала её под локоть и без умолку говорила. Но Мей не была бы великой и могущественной, если бы так легко сдалась. Она старалась удержать в себе цель, главную цель! И постепенно в её сознании стало вырисовываться зыбкое, но всё же достаточно чётко просматривающееся будущее.

Она его обязательно найдёт. У них будут долгие душевные беседы. Она непременно постарается отдать ему хотя бы часть своего новорожденного сердца, пусть даже он не примет его сразу. Нет, нет, Мей не будет рассказывать о том, как часто прилетала она к его дому и превращалась то в солнечный свет, то в тяжёлую ветку яблони с тугими ещё зелёными плодами. Не будет она просить ни о чём (разве попросишь чужого человека о чём-нибудь?). Она непременно сконцентрирует на нём потоки тепла, ибо их следует отдавать попавшему в беду. А он в беде, это Мей чувствовала по гулким ударам сердца. Она не станет добиваться, чтобы он всё понял, потому что понять - это значит полюбить хотя бы отчасти, а любить ему было не дано (ох, что же ты натворила, Лорина!). Мей не задумывалась над тем, какому испытанию она собирается подвергнуть этого человека, и справится ли он с ним. «Мужчина должен выдержать все,» - думала она. А ещё, однажды вечером она сядет за чисто вытертый стол, возьмёт карандаш или то, чем в этом мире пишут, и выведет на белом листе бумаги слова: «Сказка для мастера». Это будет началом всему.

...Планам её было суждено сбыться только отчасти. Она всё ещё рассуждала так, как если бы жила там, в мире Мей, где было всё четко и ясно, в согласии с логикой гармонии, но не было лишь одного, да и не могло быть, - любви. Непрошеная, нежданная, запретная, сумасшедшая, она сломает и сокрушит всё, что так надеялась построить Мей. Её новорождённому сердцу придётся нелегко, но это, как говорится, уже совсем другая история.