Трудное и беззаботное детство моего поколения. Виктор Акимов
Насколько я помню, лет с пяти отец мой, Акимов Александр Иванович, начал обучать меня грамоте по тетрадям и учебникам моих сестёр - Тони и Лиды. Он писал задание в тетради в косую линейку - буквы и цифры, а я днём должен был вначале карандашом, а затем и чернилами заполнить две строки - буквами и цифрами. Вечером отец проверял сделанные мною уроки и вписывал задание на следующий день. Учился писать я днём, когда Тоня и Лида делали свои домашние задания. Таким образом, когда я пошёл 1 сентября 1930 года в 1-й класс, я не только уже писал, читал, но и решал простенькие задачи. Это, видимо, и стало причиной того, что по четвёртый класс я был успевающим учеником.
Поскольку у нас было подсобное хозяйство: лошадь, корова, поросёнок, куры, а дед с отцом выращивали рожь, овёс, картофель, капусту, а иногда и гречку и даже просо, то в летние дни меня часто отец и дед брали с собой на полевые работы. Особенно запомнились дни уборки урожая и сенокоса. Меня сажали на воз сена, ржи или овса, и я, восседая на возу, обозревал сверху всю округу.
Обычно отец у дома штыковой лопатой срезал траву под корень, выравнивал прямоугольную площадку, на которой вручную обмолачивали снопы ржи, овса и иных злаковых культур, а затем, провеяв и подсушив, складировали в амбар, которым являлась дедова избушка в два оконца. Избушка была срублена из брёвен старого дедова дома и крыта тёсом. В ней всегда в летнее время днём отдыхал и ночью спал дед.
Посреди двора, за домом и перед сараем, в котором содержались лошадь и корова, постоянно была грязная лужа, видимо, со временем образовавшаяся в яме после вывоза навоза. В летнее время вокруг лужи всегда копались куры и цыплята. Однажды, когда мне было годика четыре, в грязи увяз лапками цыплёнок. Когда я пытался освободить беднягу, то подбежавшая наседка стукнула меня клювом в лоб, и я, закричав, со слезами на глазах, сам сел в ту же грязь, где и пребывал, пока на мой крик не пришли старшие.
В погожие летние дни мы ребятишками любили кататься в сухом сене, которое, перед тем как убрать под навес, досушивалось возле дома.
Во время уборки сена и соломы - корм для коня и коровы - любили мы бегать на сеновал, влезать под стропила и оттуда прыгать. За это нас взрослые не ругали, а наоборот - поощряли, ведь сено и солому на сеновале надо было спрессовывать, уминать.
Но чего не любили подросшие дети, так это полоть огород, засаженный картофелем, на котором лебеда, крапива и колючка вырастали выше картофельной ботвы. А пока они были низкими, приходилось ползать на коленях. Вторая не почитаемая нами работа - это полив высаженной у Озерков рассады капусты. Надо было таскать вёдрами воду из озера и под каждый корень выливать по две консервные банки. А позже нужно было собирать и уничтожать гусениц, а также полоть. И Боже упаси, если не дольёшь воды, или не соберёшь гусениц, - отец каждый день, идя с работы, проверял выполнение его заданий. На первый раз ограничивался внушением, а затем уже в ход шёл ремень или ремённая плётка.
Обычно не было принято в Купавне выращивать огурцы, морковь или свёклу. Когда наступало время засолки огурцов, а позже - квашения капусты, по старовладимирскому тракту тянулись возы с огурцами, морковью, свеклой и другими овощами. Их выращивали в других деревнях и в пригороде Богородска. Купавинцы же, как работавшие на фабрике, заводе, покупали овощи за деньги. Продавали овощи по старинке - мерами. Так было до коллективизации.
После окончания осенних уборочных и посевных работ, засолки огурцов, грибов, квашения капусты наступал долгий осенне-зимний период с его ежедневно укорачивающимся световым днём и длинными тёмными ночами. По вечерам комнаты в доме освещались керосиновыми лампами, дойка коровы в вечернее и утреннее время происходила с фонарём, со свечками или с керосиновой горелкой. При этом же освещении шло кормление и пойка домашней скотины.
Во время длинных осенних и зимних вечеров я в ожидании отца с работы не ложился спать. В то время, когда младшие мои сёстры были в постели и смотрели сны, мы со старшими Полиной, Тоней и Лидой находились в прихожей. Сестры ставили самовар, затем, если мать работала в вечернюю смену, они, подоив корову, готовили нехитрый ужин для себя и родителей. Когда же мать работала в утро, хозяйничала она, а Полина, Тоня и Лида уходили в клуб или в школу на кружок домоводства.
Любил я в осенне-зимние вечера коротать время с матерью. Особенно накануне праздников. Независимо от того - революционный это праздник или церковно-народный: 7 ноября, Новый год, Рождество Христово, Пасха или 1-2 мая, мать всегда старалась к этим дням готовиться заранее. Она пекла пироги, готовила что-нибудь вкусное, мясное, рыбное, сладкие блюда. Дед Иван Григорьевич был верующим, а отец коммунистом, этим и обуславливалось празднование как церковно-христианских, так и революционных дат.
Особенно мне доставляло удовольствие отбирать кости-бабки, когда мать из ножек телка или тёлки готовила холодец. Мне же первому всегда давала попробовать пироги, блины, кисель или компот. А пока в печи русской томился студень, или пеклись пироги в больших противнях, мы с матерью, сидя за столом, грызли семечки, под Новый год орехи лесные и грецкие, тыквенные семечки, которые она всегда покупала к праздникам.
Непременным блюдом не столе праздничном была селёдка солёная, копчёная или залом, толстая жареная сельдь. Мать с отцом редко приносили в дом фруктовую воду. У нас вплоть до мая 1935 года постоянно стоял в чулане шестивёдерный бочонок мочёной брусники. Из неё мать и готовила напитки, кисель.
Вспоминаю, что до коллективизации в Купавне хлеб пекли в каждой семье. Покупали муку в магазине, мололи её из ржи на мельнице. Как сейчас вспоминаю, на краю нашей Большой Московской улицы «гулял» из семьи в семью деревянный окорёнок с закваской для замеса хлебной опары. Когда хозяйка, замесив опару под хлебное тесто, выпекала в русской печи хлеб, она обязана была оставить в окорёнке хлебную закваску и передать той хозяйке, которая должна выпекать хлеб. И так постоянно из дома в дом, из семьи в семью кочевала закваска.
Когда очередь печь ржаной хлеб приходила к нам в дом, мать считала этот день особым. Она обязательно выпекала ржаные лепёшки и горячими давала их мне. Иногда на лепёшку мать намазывала ложкой горку картофеля-пюре и, налив в кружку парного или кипячёного молока, подавала нам - младшим детям - как завтрак. Съев такую ржаную лепёшку с молоком, обычно кушать не хотелось до обеда. Иногда мать, если позволяла возможность, вместе в круглыми домашними хлебами пекла в этой же русской печи ржаные пироги, начинённые картофелем-пюре или морковью, капустой. Их очень любили отец и дед.
Обычно на Рождество Христово и Крещенье (7 и 19 января) дед сам покупал в магазине свежемороженую рыбу. Помню, как-то под один из этих праздников дед принёс на плече завёрнутую в бумагу огромную рыбину - сома длиной метра полтора, с большой головой. А порой весной, летом и осенью дед с отцом на лошади наведывались с бредешком на старые карьеры под село Кудиново. Оттуда они привозили несколько вёдер плотвы, окуней, карасей. Рыболовные снасти мой отец сам вязал из суровых ниток. Одну из последних рыболовных снастей отец связал зимой 1929 года, а весной - в мае того же года он наловил на Озерках ведро карасей. Это был последний улов, который беспрепятственно мог осуществить отец. С 1930 года все земли и водоёмы отошли во владение колхозов. Народные суды строго карали за мельчайшее нарушение запрета пользования землёй, водоёмами и, не дай Бог, колхозным урожаем, даже в мизерных количествах. Видимо, только поэтому в то время распевали из песни такие слова: «Всюду всё колхозное, всюду всё моё!»
В связи с коллективизацией у нас, как и у многих работавших на фабрике и химзаводе, остались лишь приусадебные участки земли под картошку, но и его отобрали у нас и у наших соседей весной 1936 года под строительство средней школы №27 и детских ясель №1 завода «Акрихин».
1 сентября 1930 гола я стал учеником 1-го класса Малютинской школы. Первой моей учительницей была Лина Алексеевна Дьяконова. Два года я учился в первую смену - с 8 до 12 часов. Это было очень удобно, особенно в зимние морозные и снежные дни. Мой отец тогда работал бухгалтером на химзаводе, и мы вместе каждое утро, два года подряд, ходили по одному и тому же пути. И все два года от дома до школы отец нёс мои учебники и тетради.
Из школы я шёл домой один. Иногда мне навстречу шли учащиеся старших классов Кудиновской средней школы Жубреев Николай и Кузовкин Фёдор, которым было уже по 15 - 16 лет и которые жили со мной на одной улице. Однажды Жубреев, когда я с ним повстречался как-то зимой, взял меня за подвязанный шарф, раскрутился на месте, а затем отпустил меня, как при броске диска. В результате я отлетел от дороги на несколько метров и упал в сугроб. В последующем, как видел идущих навстречу Жубреева и Кузовкина, сразу обходил их стороной по заснеженному полю. И никогда об их проделках не жаловался ни отцу, ни матери.
У нас, школьников, как и у сегодняшних, была тяга к стрельбе. В наше время мы серой от спичек набивали старые ключи от навесных замков, шпрынки от ткацких челноков или же использовали глиняные пробки с серой для пугача, которые выменивали у старьёвщика на всякую рухлядь. В основном, это было осенью или весной.
Так же, как и сейчас, многие мальчишки баловались куревом махорки. В основном, в то время взрослые курили покупную махорку или самосад, так как папиросы были не по карману. Считались роскошью. Забегая вперёд, надо обязательно подчеркнуть, что у многих моих сверстников, кто в школьные годы пристрастился к курению и не бросил это занятие во взрослом возрасте, развились злокачественные опухоли лёгких, горла, что повлекло за собой смерть в 50-60 лет. Они даже не доживали до пенсии. Так на 53 году ушёл из жизни Юдин Константин Дмитриевич. Не дожил до 60 лет Малов Аполлон Иванович, до 70 лет не дожил Ковалёв Сергей Алексеевич. Двое первых скончались от рака лёгких, последний от рака горла. И это только те, кто дружил со мной и жил на одной улице, все они 1922 и 1924 годов рождения. Но личному опыту знаю, как быстро подросток привыкает к курению, а привыкнув, не может освободиться от этого пагубного зелья. И всё же на пятидесятом году жизни я, взяв себя в руки, после нескольких попыток бросил курить. И теперь, в 80 лет, не жалею об этом, напротив, корю себя за то, что не бросил курить в 40 или 25 лет! А ведь такие попытки я делал.
Мой совет молодёжи: какой бы трудной и тяжёлой ни была ваша жизнь, не отягощайте её табаком или водкой, а тем более наркотиками. Не лишайте себя удовольствия жить, учиться, работать, любить и быть самому кем-то любимым - матерью, девушкой, женой! Вот то, к чему должны стремиться молодые люди.
Когда мы учились в Малютинской школе в 1 и 2-м классах, классная руководительница Дьяконова А.А. с нами занималась мало, видимо, из-за своего юного возраста и удаленности школы от посёлка. В 3 и 4-м классах я учился в БабкинскоЙ начальной школе. Классным руководителем была у нас Евгения Ивановна Васильева. В этой школе нам больше уделяли внимания, с нами занимались внеклассным воспитанием. Был в школе аппарат для показа туманных картин. Это что-то похожее на нынешние диафильмы, напоминало немое кино, когда подсвеченное электролампой красочное изображение на стеклянных пластинах проектировалось на белое полотно-экран. Внизу картины была надпись, которую читала Евгения Ивановна, поясняя изображение. Многие ученики, особенно те, кто жил в казармах при фабрике, брали с собой на просмотры туманных картинок своих младших братишек и сестрёнок. Были в школе и различные кружки: для девочек кройки и шитья, вышивания, вязания, а мальчишки вырезали что-то на фанере, делали поделки из дерева, клеили, работали с картонном и бумагой.
В январе 1933 года - к 9-й годовщине смерти В.И. Ленина - нас, третьеклассников торжественно приняли в пионеры. К этому событию мы готовились заранее: учили клятву-присягу пионера, приветствие - отдание салюта. Пионеры старших классов вместе с пионервожатой готовили детские сценки, песни, рассказы, стихи. Каждому вручили красный галстук и учили, как его правильно завязывать.
В марте 1934 года, в период учёбы в 4-м классе, я заболел куриной слепотой. Сказалось малокровие, - я плохо питался в 1932-1933 годах. После двухнедельного лечения в БабкинскоЙ больнице меня выписали.
В день моей выписки впервые в клубе фабрики шла звуковая картина «Чапаев». Вечером на последний сеанс я пошёл вместе с сестрой Тоней. Домой мы возвратились в первом часу ночи. Целую неделю в школе и на улице ребята делились своими впечатлениями от просмотренной картины. Позже этот фильм я смотрел ещё несколько раз. Но самое сильное впечатление осталось от того просмотра - в апреле 1934 года.
В мае я закончил 4-й класс с благодарностями и хорошими оценками и был переведён в 5-й класс. И вот я снова стал учиться в Малютинской школе, но уже в 5-м классе. И если первые четыре года я учился легко и с желанием, то учёба в 5-м классе показалась мне тяжёлой и нудной. Особенно не любил я языки - немецкий и русский - из-за их правил правописания и необходимости зубрить наизусть. Мне легче давались математика, геометрия, физика, ботаника, зоология. Невзлюбил я почему-то и географию, которую преподавал Борис Степанович Щербина - он же был нашим классным руководителем. Он имел привычку за незнание его урока щипать учеников за предплечье или бить широкой чертёжной линейкой по рукам, по его указанию положенным ладонями на парту. Немецкий язык я и многие мои сверстники невзлюбил не только за его правила и картавое произношение, но и за то, что к власти в Германии в 1933 году пришли фашисты во главе с Гитлером - самые ярые враги социализма и СССР.
Обязательные государственные экзамены, на которых помимо русского языка, литературы, истории, математики приходилось сдавать немецкий и географию, заканчивались тем, что многие мальчишки оставались на второй год обучения в пятом, шестом и седьмом классах. А некоторые после провала экзаменов вообще оставляли школу. В основном, это были ребята из многодетных семей, в которых было 6-8 детей. К тому же не в каждой семье были возможности сносно одеваться, обуваться и обеспечивать детей школьными принадлежностями, как и питанием. Многие ребята, несмотря на провозглашённое в стране всеобщее среднее образование, к моменту поступления на работу или призыва на действительную военную службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию имели образование 5-6-7 классов (в рабочих посёлках) или начальное - 3-4 класса (в сельской местности). Если бы не настойчивость классного руководителя в период моего обучения в школе №27 Елены Михайловны Уткиной, а также старосты класса Тони Захаровой, я бы тоже остался с образованием 5-6 классов. Благодаря их усилиям, я закончил шестой класс в школе №27, а семилетку - в ФЗО города Пушкино, где также получил специальность помощника мастера прядильного цеха.
Я до сих пор с любовью и уважением отношусь к своим школьным учителям: Анне Алексеевне Дьяконовой и Евгении Ивановне Васильевой, которые были моими наставниками с первого по четвёртый класс, Елене Михайловне Уткиной - преподавателю русского языка и литературы, Алексею Васильевичу Ненашеву - преподавателю математики, Алексею Никитовичу Слемзину - учителю рисования и черчения, Александру Павловичу Томилину преподавателю ботаники и зоологии, Борису Степановичу Щербине - преподавателю географии. А вот, к сожалению, фамилии преподавателей немецкого языка и истории в памяти не сохранились. Видимо, по той причине, что не очень я любил эти предметы. Особенно немецкий язык. Даже позже - после Великой Отечественной войны, когда я в свои 38 лет успешно закончил вечернюю школу рабочей молодёжи, в моём аттестате против немецкого языка стоит прочерк вместо оценки.
По прошествии семидесяти лет не могу не вспомнить внимательное, материнское отношение к нам - ученикам младших классов - очень добрых сторожей-истопниц школ. Как же было радостно в утренний ранний час прийти в школу за 15-20 минут до начала уроков. Особенно в зимние морозные, метельные дни. При входе в школу нас - малышей - непременно встречала сторож-истопник. Она помогала обмести снег с валенок, стряхнуть его с пальто и шапок, сама развязывала каждому шарф и шапку-ушанку, платок. Когда мы приходили в школу, где нас обдавало теплом от заранее истопленных березовыми дровами печей, то не знали - чьё тепло больше согревало наши промерзшие тела: тепло, исходящее от печей, или излучавшееся от доброй женщины с её ласковым певучим голосом. К сожалению, не помню ни имени, ни фамилии сторожа-истопницы Малютинской школы. Она во время большой перемены выдавала нам школьные завтраки - чай и хлеб. И всегда это делала с какой-то незабываемой любовью и нежностью к нам. А вот имя сторожа-истопницы Бабкинской школы запомнилось многим из наших - это Устимия. Евгения Ивановна, наша классная руководительница, называла её всегда очень уважительно и ласково. Мы же, ученики, обращались к ней по-домашнему: «Баба Устимия!» Добрая и ласковая была старушка. Она очень переживала, когда в феврале 1935 года у неё вспыхнул или взорвался примус, и в считанные минуты пламя охватило всю школу. Здание было одноэтажным деревянным, крашенным снаружи. В школе было два класса, с раздвижной перегородкой между ними. И конечно, противопожарные средства по тому времени были таковы, что школу спасти не смогли. Здание сгорело дотла. На другой день, когда я пришёл посмотреть, на месте школы возвышался её кирпичный фундамент.
Учащиеся сгоревшей школы вынуждены были учиться в здании, которое сейчас расположено на территории Свято-Троицкого храма за зданием бывшего поссовета и которое в настоящее время сильно перестроено, а также на втором этаже дома Петровых, который находился на Большой Московской улице рядом с ныне отремонтированным зданием редакции газеты «Старая Купавна».
1 сентября 1936 года открыла свои двери построенная школа №27, а в 1938 году - школа №22. Малютинскую школу приспособили под жильё, а в начале шестидесятых годов её сломали.
