Мы с Толиком решили сорвать урок физики. Технология была продумана заранее. Надо было просто прикинуться «пиджаком» и подкинуть «физичке» задачку посложнее, из тех, что не для среднего ума: помогите, мол, разобраться нам, неразумным. Очень нас этот вопрос интересует, сил наших нет. Помогите, пожалуйста!
Толику с его явно выраженными математическими мозгами подобрать такую задачку проблем не составляло. Сложнее было найти статиста, который бы с невинно-озабоченной физиономией подсунул бы всё это «физичке». И на этот раз наш расчёт оказался верен: уже через несколько минут можно было заниматься чем угодно. Толик достал толстенный фолиант но ядерной физике, несколько девчонок устроили блиц-семинар по обмену «амурным» опытом. Юрка, Стах и ещё парочка примкнувших к ним решили перекинуться в подкидного. Ваш покорный слуга извлёк из сумки прихваченного ненароком с полки у двоюродного брата Ремарка. А может быть, не чтением Ремарка занимался он в тот исторический час, может, писал стихи, вносил свой посильный вклад в сокровищницу если не мировой, или там, скажем, российской литературы, то уж купавинских подворотен. Это уж точно. Вот они, эти бессмертные строки:
Мухи жужжат за окном, Тоже им хочется спать. По паука рядом дом — Надо им жизни спасать.
Несколько непосвященных в заговор оторопело уставились на доску, пытаясь понять, что же там решает «физичка», и зачем эта галиматья нам нужна. В общем, шёл нормальный урок физики в десятом классе среднестатистической подмосковной школы, расположенной в посёлке, славном своими трудовыми, а по слухам и революционными традициями.
А за окном бушевал апрель 1961 года, и было пасмурно, и без перчаток руки по утрам ещё мерзли.
- Летит!!! — Кто-то завопил в коридоре. - Летит!!! Вопль этот звучал на восторженно-приподнятых тонах, и совершенно было не понять, что же произошло?
В коридоре загомонили, затопали, заорали на этот раз хором:
- Летит! Ура!
Дверь класса распахнулась, и несколько необычайно счастливых рож влетело в класс.
- Чего вы сидите? Человек в космосе... Наш, русский! Гагарин!
В тот день было великое равенство и братство. Смешались в одну кучу циники и зубрилы, лентяи и отличники, откровенные прохвосты и паиньки, учителя и ученики. Все вопили что-то несуразное, обнимали друг друга. Все чувствовали необычайный прилив сил, радость и счастье, будто в космосе побывал не неизвестный доселе Юрий Гагарин, а, если и не близкий родственник, то, по крайней мере, сосед по парте или, на худой конец, по улице. Все мы чувствовали себя в какой-то степени сопричастными. Это был наш парень! Так этот злополучные урок разделил время на До и После.
* * *
Эти поиски, встречи захватили меня и пробудили сначала робкий ручеек, затем поток, далее целую реку воспоминаний, вчера ещё совершенно ненужных, сегодня же поглотивших меня полностью. Вылезло многое, казалось, абсолютно неуместное сегодня, когда позади так много, а впереди...
Всё, что осталось в детстве, в юности почему-то вернулось и так разбередило душу, что ни спать, ни есть. Где-то там, в области сердца, давило и ныло, как недолеченный зуб. А врачи говорили: здоров!
Вспоминались детские шалости, вначале невинные, потом не очень. Люди, которых когда-то обидел, а прошения не попросил: учителя, соученики... Люди, бывшие ещё вчера совершенно ненужными все отношения на уровне «Здравствуй - прощай!», да и то, если узнаешь), вдруг стали интересными, - пришла какая-то близость. Пришло понимание того, что за гранью десятилетий осталось нечто важное, может быть, самое главное, ради чего ты и пришёл в этот мир и что ты разглядеть так и не сумел.
Как поздно порой мы начинаем понимать, ЧТО теряем в суете быта, в гонке за деньгами, квартирами, мебелью, машинами, - всем тем, что мы называем благополучием. Поколения, сменяющие нас, повторяют те же ошибки. Когда я слышу: «Мы не такие были», - очередной кирпич брюзжания в адрес молодежи, я говорю: «Постойте, господа хорошие! Вспомните себя в 17 лет!»
Я попытался вспомнить, я «впал» в детство, и чем глубже я «впадал», тем больше я начинал понимать, что это ноет за грудиной. Ноет, а врачи не могут определить, что именно. А кардиограмма -«в пределах возрастных изменений», и давление, как правило, 130 на 80.
Так болит совесть, вернее её остаток, нерастраченный в кутежах, ссорах, маленьком и большом вранье, двуличии и лицемерии, составивших какую-то часть почти уже прожитой жизни.
Как поздно иной раз приходит покаяние...
Но все-таки, помните у Василия Аксёнова в «Звездном билете»: «Держи хвост пистолетом!»
