http://my-old-kupavna.ucoz.ru/

В 20-х и 30-х годах происходило широкое движение посессионных рабочих, которое в значительной мере содействовало прекращению самого института посессионного владения фабриками и заводами.
 
«Волнения» купавинских рабочих получили известное отражение в исторической литературе.

Очерк А. Дунина основан, главным образом, на воспоминаниях, но в общем совпадает с рассказом купавинского крепостного рабочего П. Кротова, дополняя его некоторыми подробностями. Дунин указывает точную дату выступления рабочих, называет участников по именам, дает ряд других подробностей (описание процедуры военного суда и т. д.)

Отмечается своеобразная смычка между купавинскими фабричными и присланными для их усмирения солдатами. Солдаты относятся к рабочим с сочувствием: дают определённые советы, разделяют с ними свой паёк, выгораживают перед своим начальством. Жители берут солдат в дома на постой. Купавинские рабочие отличаются большой товарищеской спайкой и исключительной солидарностью. Только прямое насилие, только экзекуция могла заставить рабочих подчиниться высочайшему постановлению.

Сведения о выступлении купавинских рабочих описывает и Туган-Барановский, который использует исключительно материалы Департамента торговли и мануфактур, но передает ход событий менее точно, расходясь как с Дуниным, так и с Кротовым.
  В очерке "Бунт в Купавне" А. Дунин описывает события, происходившие в Купавне в 1834 году, когда на фабрике были особо сильные волнения, привлекшие внимание властей, и подавленные с жестокостью. Когда был объявлен приговор, то женщины, указывая на дом Бабкиных, кричали: «Вот они где, душегубы-то. Их надо стегать, а не нас» . Шестеро из рабочих были подвергнуты «торговой казни» – привезенный из Москвы палач стегал их кнутом в присутствии множества народа, которого «собралось в Купавну со всего уезда видимо – невидимо» . Один из осужденных был забит до смерти. Оставшиеся пятеро осужденных ссылались в Сибирь, что с Пешниковым, Суховым и Фигуриным и произошло, только двоих: Василия Силантьева и Василия Шелапутина спас от высылки своим заступничеством знаменитый гуманист, доктор Федор Петрович Гааз (1780–1853), жизнь и деятельность которого так тесно переплелась с каторжной «Владимиркой» .
 
В 1803 году по высочайшему повелению были отданы в потомственное владение князю Н.Б. Юсупову в Богородском уезде Московской губернии Купавинские казенные суконные и шелковые фабрики, вырабатывающие сукно для армии и флота, а шелковые ткани - на московский мануфактурный рынок. На этих фабриках работали свыше 600 человек рабочих, и они считались по тому времени одними из крупнейших в России. Экономическое положение рабочих как при казенном управлении, так и впоследствии, при переходе фабрик к князю Юсупову, было настолько хорошо, что соседние помещичьи крестьяне, разоряемые управляющими и бурмистрами, завидовали купавинцам. Их благосостояние, кроме бесплатного пользования строевым и дровяным лесом, рыбными ловлями, выгоном и сенокосами, покоилось, главным образом, на регулировании заработной платы в зависимости от рыночных цен на хлеб. Если хлебные цены повышались, - повышались и расценки задельной или поденной платы, если же они падали, - соответственно, понижались и расценки.

Министерство финансов, передавая Купавинские фабрики кн. Юсупову и имея ввиду обеспечить рабочих нормальной заработной платой, между прочим, ввело в пункт 6-й положения о Купавинских мастеровых и правила о порядке урегулирования заработной платы на будущее время через каждые десять лет. «Хотя, - говорится в этом пункте, - производимая ныне на Купавинских фабриках положением Мануфактур-Коллегии задельная по мастерствам плата и признается на теперешнее время достаточною, но, дабы обеспечить фабричных и на предыдущие времена в порядочном их содержании, за нужное признается постановить, что, если через десять лет задельная плата окажется несоответственной ценам хлебу и прочим вещам, к продовольствию нужным, каковые тогда быть могут, то сколько процентов составлять будет в сложности десяти лет возвышение тех цен против нынешних, столько же прибавить должно и к задельной плате, держась сего правила и на предыдущее время, по истечении каждых десяти лет; содержателю же фабрик таковая прибавка задельной платы не может нанести убытка , потому что, когда цены возвысятся на хлеб и прочие вещи, к продовольствию фабричных нужные, то и изделия. ими вырабатываемые, продаваться будут высшими ценами». Кроме того, владелец обязывался давать всем неспособным к труду членам семей фабричных (малолетним, старикам, увечным и пр.) «пристойное богаделенное содержание».
 

Это было, конечно, справедливо, и князь Юсупов, внимательно относившийся к нуждам рабочих, не только пунктуально исполнял условия, назначенные министерством, но, сверх того, в неурожайные годы помогал рабочим, ссужая их хлебом и деньгами.

В 1833 году кн. Юсупов, не желая заниматься фабричным делом, с разрешения министра финансов графа Канкрина передал свои права на Купавинские фабрики московским купцам Петру и Илье Бабкиным. Бабкины повели управление фабриками по другой системе, совершенно противоположной той, какой следовал князь Юсупов, и фабричные неожиданно столкнулись с ярким типом кулака Разуваева, «чумазого», увековеченного в злой сатире Щедрина, а ныне запечатлевшего свой позорный образ на вечные времена в истории под именем «героя тыла». Новые помещики начали с того, что старались выжать из рабочих как можно больше, а дать им - как можно меньше. Первые недоразумения между Бабкиными и рабочими начались из-за хлеба, цены на который, вследствие неурожая, поднялись страшно высоко. Фабричные, не занимавшиеся хлебопашеством, питались покупным хлебом, забирая его под работу в лавке Бабкиных, и, благодаря низким расценкам заработной платы, не выходили у них из долгу. (По показанию самих Бабкиных, данному ими впоследствии военно-полевому суду, фабричные задолжали им до 40 т. руб. на ассигнации). Бабкины систематически повышали цену на отпускаемый рабочим хлеб, а расценки на труд оставляли старые. Наконец, в самый разгар повышения хлебных цен, Бабкины объявили рабочим, что хлеб из фабричной лавки будет отпускаться только по мере заработка: иными словами, население в несколько тысяч душ обрекалось на голодное существование, причем Бабкины отказывались выдавать паек и неспособным к труду. Фабричные заволновались.
 

28-го июля 1834 года, собравшись перед домом Бабкиных, фабричные потребовали выдачи провианта на август, так как июльский срок был уже съеден.

- Что вы, с голоду хотите уморить? - кричали рабочие.

Ткач Родион Пешников, обратившись к Илье Бабкину, сурово спросил его:

- Кто ты? Наш помещик, или владелец? Почему нас имеешь, покажи указ!

- Да, да! Покажи указ! - потребовала толпа.

О начавшихся волнениях Бабкины известили Богородского исправника Евреинова. Исправник, прибыв в Купавну, приказал сотскому Чуркину арестовать ткача Пешникова.

Сотский передал собравшимся рабочим распоряжение исправника и спросил:

- Что делать?

- Не смей трогать Пешникова! - закричали из толпы. - А то голову оторвем.

- Ладно, - согласился сотский. - Как мир указал, так и будет.

Сотский не исполнил приказания Евреинова, и Пешников только 4-го августа был арестован в Купавне дворянским заседателем Говеманом, отправившим его под присмотром того же сотского в г. Богородск. Но фабричные, узнав об аресте товарища, догнали арестованного по дороге и приказали сотскому освободить его, что тот и сделал.

Когда же исправник потребовал к допросу в Богородск, как зачинщиков, троих рабочих, «оказавших буйство» заседателю Говеману, то все фабричные, собравшись толпою изо всех корпусов, бросились к исправнику с криками:

- Не дадим людей!

- Допрашивай, ежели хочешь, в Купавне, при народе.

- У нас нет зачинщиков. Мы все зачинщики!

- Брать, так бери всех!

Евреинов, выехав из Купавны, доложил о беспорядках московскому гражданскому губернатору Небольсину, а последний - военному генерал-губернатору кн. Д.В. Голицыну. По докладу Евреинова, волнения в Купавне представлялись в высшей степени опасными для общественного спокойствия, почему князь Голицын, командировав в Купавну советника губернского правления Васильчикова, - на которого возлагалось выяснение мотивов волнения и умиротворение рабочих, - на всякий случай, потребовал поставить в Купавне на экзекуцию 4-й батальон Тарутинского егерского полка. Между прочим, в этом батальоне находился известный поэт унтер-офицер А.И. Полежаев.

Прибыв в Купавну вместе с батальоном, Васильчиков, следуя данной ему инструкции, арестовал восемь человек «зачинщиков» и потребовал от фабричных, чтобы они дали подписку в повиновении их законным владельцам. - «Но при всех моих убеждениях, - писал Васильчиков в рапорте кн. Голицыну, - они на сие не согласились, а изустно единогласно объявили совершенную покорность».

Между прочим, Васильчиков писал: «Общего своеволия в мастеровых и возмутительного духа я не заметил. Один голос фабричных был: недостаток хлеба. Все на сходке с кротостью, со слезами, единодушно объявили, что пред каждой выдачею провианта, производимой два раза в месяц, они по нескольку дней остаются без хлеба, ибо семейные по низким задельным ценам и по высоким - на жизненные припасы не могут заработать себе даже и на пропитание».

Ссылка фабричных на низкую задельную плату подкреплялась представленной Васильчиковым «Сравнительной ведомостью» на задельные платы, получаемые рабочими на соседних с Купавною фабриках купца Турубаева в сельце Чудинках, где расценки труда были действительно выше расценок на Купавинских фабриках.

Князь Голицын командировал в Купавну гражданского губернатора Небольсина, но и он имел не больше успеха, чем Васильчиков. Фабричные упорно отказывались дать требуемую от них подписку и стояли на одном, что они повиновались и повинуются своим владельцам и мастерам, а просят лишь об одном, чтобы их не морили голодом. При этом Небольсину удалось выяснить, что Бабкины отпускали людей, - музыкантов, певцов, живописцев и пр., - как полновластные помещики своих крестьян - на оброк от 50 до 100 р. с души, хотя по смыслу положения о правах владельцев посессионных фабрик, делать этого они не имели права.

После доклада Небольсина, виду упорства фабричных, не желавших дать требуемую от них подписку, кн. Голицын назначил над ними военно-полевой суд, который и собрался в Купавне в сентябре, избрав для заседаний за недостатком просторных помещений открытую степь.

Пред судом предстали 243 человека. Все они обвинялись в отказе дать подписку, а затем, в частности, в составлении сходок в лесу, на которых были избраны: в головы - прядильщик Епифанов, в земские - его сын Яков, пятеро старшин, сотский. сборщик денег и доверенный - для подачи прошения на Высочайшее имя. Обвинялись также фабричные в том, что на этих сходках сделали «заручные записи, чтобы всем миром стоять друг за друга накрепко».

На рассмотрении суда находилось и всеподданнейшее прошение фабричных, переданное генерал-адъютантом Бенкендорфом на заключение князя Голицына. Но, к сожалению, это прошение, на которое фабричные ожидали ответа, явилось для них на суде не защитою, а, скорее, обстоятельством, усугублявшим их ответственность перед судом.

- Еще смели государю жаловаться! - ворчали судьи. - Вот, всыпят, так узнаете, как жаловаться.

Суд решил дело быстро, приговорив: «наказать кнутом через заплечного мастера на месте жительства в с. Купавне в присутствии остальных фабричных: Пешникова 15-ю ударами, Епифанова и Лесникова - 10-ю ударами, а потом сослать в каторжные работы; из 20 человек десятого, по жребию, наказать также кнутом через заплечного мастера и, кому достанется жребий, дать каждому, имеющему до 40 лет, по 15 ударов, до 60 лет - по 10 ударов, до 69 лет - по 5 ударов, а свыше оных лет - оставить без наказания и, заклепав в кандалы, сослать в каторжные работы. Затем, за исключением 14 человек, оказавшихся малолетними, 210 человек наказать по жребию десятого, коих выходило 21 человек, через заплечного мастера плетьми и, кому достанется жребий наказания, дать каждому, имеющему до 40 лет - 20 ударов, до 60 лет - 15, до 69 лет - 10, а свыше оных лет оставя без наказания, вместе с наказанными сослать в Сибирь. 14 малолетних, сотского Чуркина и трех женщин наказать через нижних полицейских чинов розгами по двадцати пяти ударов. Сотского Чуркина из службы исключить».

Суровый приговор суда, по рассказам купавинских старожилов, сохранивших воспоминания отцов и дедов, произвел на купавинцев подавляющее впечатление и был встречен истерическими воплями женщин и плачем детей. Обезумевшие от горя женщины лезли прямо на штыки солдат.

- Царю жалились! - вопили они. - И еще будем жалиться!

- Что же мы? Душегубцы, что ли, чтоб нас кнутом били да в Сибирь ссылали!

- Вот они где, душегубцы-то! - указывали женщины солдатам на дом Бабкиных. - Их надо стегать, а не нас.

Осужденные же выслушали приговор молча.

Приговор представили на конфирмацию кн. Голицына. Суд ожидал, что он конфирмирует его в полном объеме. Однако, образованная для рассмотрения приговора специальная комиссия под председательством кн. Голицына, нашла «меру наказания свыше вины фабричных» и постановила: наказать плетьми лишь шестерых, из них двух сослать на поселение в Сибирь, а четверых «представить г. министру финансов устранить их на другую фабрику; сотского же Чуркина наказать розгами при полиции и, как неблагонадежного, от должности удалить. Затем, прочим приговоренным военным судом к наказанию сделать внушение, что требование их о прибавке платы за работу и вообще об улучшении их благосостояния передано рассмотрению установленного на правительства, до разрешения же оного и издания нового положения они должны производить работы за ту плату, какая была им производима по существующему положению».
Таким образом, приговор военно-полевого суда, хотя и не в полном объеме, был кофирмирован, но ввиду того, что фабричные подали прошение на высочайшее имя, кн. Голицын затруднился дать санкцию на приведение его в исполнение, так как виновность «шестерых» для некоторых членов комиссии, рассматривавшей приговор, казалась сомнительной. Кн. Голицын запросил министра внутренних дел графа Блудова, как ему поступить, и получил ответ, что «решению военного суда должен быть дан на основании законов скорый ход».

Кн. Голицын распорядился отправить в Купавну заплечного мастера и находившихся в тюрьме шестерых купавинских мастеровых. Приговор был приведен в исполнение 11 ноября 1834 года. Это была, так называемая, «торговая казнь». Такие казни в то время часто совершались в Москве на Лобном месте и на площадках в уездных городах, собирая толпы народа.

Один из купавинских старожилов, представитель столетнего рода ткачей, хорошо удержавший в памяти воспоминания отца, так рассказывал мне об этом событии:

- Сначала освободили всех в Купавне и оставили в остроге только шестерых. Полковник сказал, что их привезут в Купавну и будут наказывать через палача. Чтобы палач не застегал их до смерти, - мы решили подкупить его. Собрали двести рублей и отправили в Москву двоих уполномоченных. Пришли они к палачу, обсказали ему: так, мол, и так, возьми деньги, пожалей мужиков. Взял, разумеется. «Для кого, говорит, мой кнут - нож, а для них будет шелковый». Вот, привезли их, всех шестерых, на черных телегах, в арестантских халатах. Народу собралось в Купавну со всего уезда видимо-невидимо. Кругом - войска. А палач уж ждет их. В красной рубахе, в плисовых штанах, в руке - кнут. Вот, начал он хлестать их на кобыле. Люди были крепкие, да и палач сдерживал удары. Пятеро сами сошли с кобылы, а шестой сдал. Слабый он был, да и побили его в остроге. Может, палач и не дюже шибко стегал, а ему и то было невмочь. Он не вытерпел и крикнул палачу: «Пес. креста на тебе нету!». Палач от этой брани рассвирепел, даже зубами скрипнул, да ка-ак вдарит его со всего плеча. «Ожгу! - кричит. - Берегись!» Парень-то сразу и замолк. Замертво с кобылы сняли. Так от этого удара и помер в остроге, бедняга…

По поводу отправки осужденных в Сибирь между кн. Голицыным и генерал-губернатором Восточной Сибири началась длительная переписка относительно помещения четырех осужденных на каторжную Тельминскую фабрику в Иркутскую губернию, рекомендованную графом Канкриным.

Ссылаемые просили кн. Голицына о разрешении следовать за ними их женам и детям. На их прошении князь положил резолюцию: «Исполнить просьбу сию». Но насколько кн. Гольцын, меценат и друг Пушкина, был, может быть, сведущ в литературе и искусстве, настолько же он был малосведущ в законах, их разъяснениях и дополнениях. Прочитав резолюцию князя, законники генерал-губернаторской канцелярии пришли в ужас. Канцелярия доложила князю, что вместе с родителями, ссылаемыми в Сибирь на поселение по судебным приговорам, а не по воле помещиков, законом постановлено отправлять детей мужского пола до 5 лет, а женского - до 10 лет; о тех же, кои отправляются в Сибирь по приговорам судебных мест, постановлений никаких нет. Что же касается женщин, то закон запрещает разлучать их с мужьями, если они на следование с мужьями будут согласны. Князь, приостановив исполнение резолюции, затребовал от Богородского исправника Евреинова сведения о согласии жен осужденных следовать за мужьями в Сибирь и о летах детей. Евреинов донес, что жены согласны следовать за мужьями, даже сами просят об этом, но с детьми. Детей же в семьях осужденных в возрасте от одного года до 27 лет оказалось 24.

Однако, граф Канкрин воспретил отправлять взрослых детей, ссылаясь на то, что эта ссылка нанесет ущерб фабричному делу. Наконец, 13 сентября 1835 года, кн. Голицын предписал губернскоме правлению: «отправить с ссылаемыми жен их и тех из малолетних детей, кои еще не употреблялись на фабрике в работы, тех же, кои достигли совершеннолетия, оставить на фабрике».

Пока длилась вся эта канцелярская переписка, известный гуманист доктор Федор Петрович Гааз как член попечительного комитета о тюрьмах, ожидая ее исхода, задерживал высылку осужденных в Сибирь, ссылаясь на их болезнь. Он знал, что двое из осужденных - Силантьев и Шелапутин - имели большие семьи, в которых были сыновья-женихи и дочери-невесты, и что им тяжело расставаться с ними. Они просили заступничества Гааза; он обещал помочь им и сдержал слово.
Почти перед самой высылкою арестантов Ф.П. Гааз приехал к кн. Голицыну и в слезах, будто не в состоянии говорить, молча подал князю докладную записку следующего содержания:

«При последнем посещении Вашего Сиятельства пересыльного замка, имел я счастие докладывать, что из шести фабричных, Купавинских купцов Бабкиных фабрики, осуждены Вашим Сиятельством двое: Василий Силантьев и Василий Шелапутин. Как по слухам из места жительства их, так и во все время нахождения их в упомянутом замке, замечены нрава тихого и спокойного, оба имеют большие семейства. Ваше Сиятельство приказать изволили троих: Пешникова, Сухова и Фигурина отправить по назначению, кои тогда же и высланы на поселение, шестой из них в больнице пересыльного замка помер, а о сих двух позволили мне почтительнейше представить мои замечания. По свойству сих людей к соболезнованию, коим они сопровождали свое признание в своем поступке, осмеливаюсь полагать, что милосердие, им оказанное освобождением их от ссылки, столько же полезное произвести может влияние на фабричных, как и страх наказания. исполненного уже над другими».

Прочитав записку, князь с улыбкой взглянул на Гааза и сказал:

- Ну, Федор Павлович, бери уж их, ежели тебе так жаль…

- Ох, жаль, жаль, ваше сиятельство! - обрадовался Гааз, заспешил и скоро исчез из приемной князя с ордером об освобождении, чтобы не замедлить порадовать «деток», как он называл заключенных.